Опанас Гаврилович и Шерали не могли прийти в себя. Только несколько минут назад все было ясно в жизни — и настоящее и будущее.
Война!
Шерали смотрел на записку Козлова и не верил этим коротким, видно, наспех нацарапанным строкам. Хотелось о чем-то спросить Равчука, о большом, основном, а он выяснял подробности.
— Когда Козлов дал записку?
— Утром.
— Что же раньше не принес?
— Трудно с разъезда выйти.
Шерали почувствовал, что он говорит не о том. Да, война…
Только сейчас вспомнил о радиоприемнике. В этой суматохе его ни разу не включали. Шерали резко поднялся, стал подключать батареи.
Наконец мигнул зеленый огонек, и в тихую комнату лесника ворвался военный марш. Он гремел победно, злорадно, торжествующе.
В постели заворочался Бахтияр — марш мешал ему спокойно спать.
— Выключи, Шура, — не выдержал, наконец, Опанас Гаврилович.
Старик встал и подошел к внуку, укрыл его одеяльцем, наклонив голову, прислушался к ровному дыханию Бахтияра.
— Пусть спит… — и, повернувшись к Шерали, проговорил: — Что ж, снова придется свидеться… Старые знакомые… Да… Война…
Шерали ходил по комнате, заложив руки за спину. О войне он знал по книгам, по кинофильмам. Если бы он сейчас был в армии! Там все ясно: ты идешь в строю с товарищами, в руках у тебя оружие. А сейчас?
— Что же, батя, выходит, мы… позади… за немцами остались? А где же наши? Где? Где Тамара?
Старик откашлялся, прежде чем ответить: думал, как сказать.
Нужно взглянуть… Выбраться хотя бы к разъезду.
Повернувшись к Равчуку, Опанас Гаврилович предложил:
— Ты пока возвращайся к себе, сиди дома…
Равчук поднялся и, накинув капюшон на голову, молча направился к двери. Уже взявшись за скобу, он повернулся и буркнул куда-то в пространство:
— До свидания! — и захлопнул за собой дверь.
А лес гневно шумел, и по оконным стеклам дробно барабанили крупные капли дождя.
Тесть и зять долго сидели, придавленные бедой. Молчание прервал Шерали:
— Удивляет меня, батько: если фашисты находятся в Червонном Гае, почему сюда не идут? Что их удерживает?
— И не придут! — ответил старик. — Они боятся леса. Они будут разбойничать в селах и городах, на больших дорогах. Наших лесов боятся. Мы их знаем с восемнадцатого года, когда они пришли на Украину. Они и тогда боялись леса пуще черта.
Шерали проговорил медленно, задумчиво:
— Если бы иметь оружие…
Подойдя к тестю, он обнял за плечи:
— По-моему, батько, не худо бы сейчас узнать, как дела на разъезде, Степана Ивановича вызвать сюда надо. Здесь действительно тише… Лесная глушь. Здесь бы сообща и решили, что делать. Не сложа же руки сидеть…
— Сидеть сложа руки душа не позволит… — согласился Опанас Гаврилович. — А что делать, тоже ума не приложу.
НА РАЗЪЕЗДЕ
Шерали решил сам проехать к разъезду, если и там немцы, то хотя бы издалека, из леса посмотреть, что делается. Взглянуть на врага, который был совсем рядом.
Привыкнуть к мысли о войне Шерали по-прежнему не мог. Казалось, пройдет еще день, второй и все встанет на свое место.
А в небе бесконечным потоком шли самолеты. Словно скопившись где-то за лесом, за огромной черной тучей, они выжидали удобного момента, нужной минуты, чтобы рвануться в спокойный июньский простор.
Но Шерали пока еще видел смутные контуры войны.
…Убедившись, что на разъезде нет ни одного немецкого солдата, Шерали выехал из леса.
Куда девалась традиционная тишина «Лесного»!
Степан Иванович, обхватив голову руками, старался не обращать внимания на крики толпы, которая стремилась втиснуться в каморку телеграфа.
— Когда будет поезд?
— Почему нет поезда?
— Предатель!
— Ждешь немца!
Вероятно, до этого Степан Иванович делал попытки отвечать людям, потому что изредка он брался за горло, тяжело кашлял.
Иногда над толпой, перекрывая ее шум, раздавался истерический женский крик:
— Пропали! Пропали!
Крик повисал в воздухе, и тогда толпа на секунду смолкала. Увидев Султанова, Степан Иванович подбодрился. Он осмотрелся, словно хотел найти выход. Но в это время истерический голос снова приглушил шум толпы:
— Пропа-али!
Воспользовавшись короткой паузой, Степан Иванович взял инициативу в свои руки.
— Товарищи! Все поезда от Червонного уже прошли. Ничего не будет. На большак! Там идут машины.