— Успокоить? Может быть. Ведь по существу это мирное население — женщины, дети, старики. Война не их дело… — Начальник разъезда осторожно нащупывал мысль и, наконец, жадно ухватился за нее. — Конечно, не их дело! Значит, враг не тронет никого. Значит, можно спокойно им разойтись. По домам разойтись.
Аня слушала Козлова и в такт его отрывистым фразам еле заметно кивала головой.
— Так и нужно говорить… — уже твердо решил Козлов.
— Дядя Степан, — кричал мальчишка, — пассажиры бегут!
Козлов махнул ему рукой: слышу, знаю!
— А ты все же езжай, Шерали… — вернулся он к прерванному разговору. — Слишком много чести для немцев, если будут их встречать сразу два коммуниста. Мне нужно разобраться здесь, и я, наверное, поеду вслед за тобой.
Начальник разъезда покосился на девушку.
— Не знаю, как Аня решит?.. Может, вместе и придем. Опанас Гаврилович примет?
— О чем разговор, Степан Иванович.
— Ну, вот и хорошо. Езжай ради бога. А мы пошли встречать… — Он тяжело вздохнул. — Встречать… пассажиров, а потом и тех, гостей непрошеных.
Шерали отъехал около ста метров, спешился. Густой, высокий кустарник закрывал его и лошадь от глаз. Но ему, когда он залез на дерево, отсюда был виден перрон.
Шерали не мог услышать отдельных фраз, до него доносился шум толпы и нарастающий гул танков. Шерали мог только догадываться, что творилось на разъезде.
Там происходило следующее.
Степан Иванович пошел навстречу обезумевшей толпе. В одной руке он держал спираль телеграфной ленты, а другую поднял, требуя внимания. Люди подбегали, останавливались как вкопанные и глазами, полными последних надежд, впивались в серпантин телеграфной ленты. В ней был выход, в ней было спасение!
— Товарищи! Граждане! — не опуская руки, произнес сдавленным голосом Козлов. — Граждане!
Он не кричал, не старался восстановить порядок, чувствуя, что это сделают сами люди.
— Тише! Тише! — раздались первые голоса.
— Дайте сказать человеку!
— Тише!
И когда на перроне воцарилась полная тишина, начальник разъезда, чеканя каждое слово, будто он докладывал на каком-то ответственном совещании сказал:
— Граждане! Все пути отрезаны. Сейчас разъезд будет занят немецкими войсками. Вы мирные жители. Разъезд, как вы знаете, имеет стратегическое значение. Вам нужно разойтись по домам. Лучше уйти по мирным жилищам.
Слова «стратегическое значение», «мирные жилища», казалось, были самыми убедительными.
— Конечно, домой, конечно…
— Дедушка! Где ты?
— Петрович, Петрович!
По два, по три человека, маленькими группами расползалась толпа. Перрон пустел.
Степан Иванович машинально скомкал телеграфную ленту и отбросил ее в сторону. Сняв фуражку, он вытер выступивший пот.
— Ну вот, Аня, мы и разослали беспокойных пассажиров по домам.
— Что же с ними будет, Степан Иванович? Конечно, их никто не тронет.
— Не знаю, Аня. Не должны тронуть. Это же не армия… Действительно мирные жители.
— А мы, Степан Иванович?
— Что мы, Аня? Мы с тобой служащие железной дороги. Наше дело — принимать и отправлять поезда.
— Но фашисты узнают в конце концов о вас…
Козлов стряхнул пыль с фуражки медленно, как раньше перед выходом на перрон, надел ее.
— Пока узнают, Аня… Лес-то рядом. Вот ты что будешь делать?..
— Я с вами, Степан Иванович.
Козлов посмотрел девушке в глаза внимательно, изучающе. Не будь этого тревожного времени, он еще долго бы не решился заглянуть в такую синеву.
— Хорошо, Аня. Сейчас гости пожалуют. Иди в аппаратную… Или нет, нужно здесь встречать.
Через несколько минут Козлов уже представлялся немецкому офицеру. Тот, по-хозяйски окинув взглядом станционные постройки, пустой перрон, несколько товарных вагонов, стоящих в тупике, вероятно, остался доволен этой мирной картиной.
У аппаратной встал часовой.
Этого Шерали уже не видел. Подгоняя лошадь, он спешил в глубь леса. С каждым метром от одинокого всадника отставал гул танков, машин, стрекот мотоциклов…
Лес был тих, спокоен. Словно он твердо верил в свои силы, знал, что не сразу попытается заглянуть в его владения даже война.
В ЧЕРВОННОМ ГАЕ
Все разъяснилось очень быстро — произошла ошибка. Как сказали Тамаре, — «досадная ошибка».
— Он уже дома. И, вероятно, беспокоится о вас. Еще раз извините — служба.
Простившись с начальником комендатуры, Тамара, весело постукивая каблучками, выбежала на улицу. Здесь она сразу же упала в объятия сестры.