…Утихал Червонный Гай, укладывался спать. Стрелки часов бежали от цифры к цифре. Но влюбленные не обращали на них внимание. Не до часов им. Счастливые часов не наблюдают.
Галя и Тимофей, сами того не замечая, вышли на окраину города. Свежим воздухом дохнула на них черная стена леса. Галя зябко поежилась. Тимофей неумело обнял ее за плечи, и девушка доверчиво прижалась к нему.
— Кончишь институт, сразу же сюда?
— Сразу же, Тимоша!
О главном они уже сказали друг другу — робко, полуфразами. Сейчас молодость мечтала о будущем.
Начнется интересная, счастливая жизнь. И всегда они будут вместе.
— Правда, всегда? — в который раз спрашивает Галя.
— Обязательно, Галчонок!
Этот приглушенный разговор да шелест листвы — вот все, что слышно на окраине мирного городка, у опушки могучего леса…
Резкий неожиданный гул, грохот железа, рев моторов ворвались, обрушились на красоту ночи, на счастье, на молодость!
Исчезли в багровом закате звезды. Ночь испуганно шарахнулась в лесную чащу.
Тимофей и Галя, ничего не понимая, все еще стояли, прижавшись друг к другу.
— Что это, Тимоша? — наконец испуганно прошептала она.
Тимофей уже приходил в себя. Почему-то тоже шепотом ответил:
— Наверное, война!
Да, война. Червонный Гай одним из первых увидел ее. Война задавила городок своим громом, неожиданностью. Казалось, задавила совсем и ему теперь никогда не шуметь листвой, не складывать песен. Никогда не встать на ноги.
Но это только казалось…
…Секретарь райкома партии Орлянский из своей квартиры говорил по телефону с партийными и советскими работниками. Испуганная телефонистка ошибалась, соединяла Орлянского не с тем, кого он просил.
Вначале это злило секретаря райкома, но он все же спокойно попросил телефонистку:
— Верочка! Да вы соберитесь с духом! Повнимательнее. Хотя бы с полчаса.
Таким тоном говорили в мирное время, телефонистка стала работать лучше.
События мелькали, словно страницы книги на сильном ветру: не успеешь остановить своего внимания ни на одной строке.
Утром в Червонный Гай вошли немцы.
Вернее, ворвались. Поднимая клубы пыли, промчались мотоциклисты, а за ними, оповещая о себе нарастающим гулом, появились танки.
Маленький городок сжался, затих. Городок не мог опомниться от страшной неожиданности. Что такое? Как это могло случиться? Люди лихорадочно крутили регуляторы настройки радиоприемников. Все искали Москву. Но в эфире, казалось, царило такое же столпотворение, как и на улице.
Ребята, еще вчера гонявшие в «казаки и разбойники», испуганно жались к матерям. Женщины гладили выгоревшие головки, словно торопились отдать все припасенные на годы ласки.
— Война… Война… Война…
Не кричали люди, а выдыхали это короткое слово. Оно задерживалось на еле шевелящихся губах. Оно занимало самое главное место в жизни, вытесняя все заботы, малые и большие.
— Война… Война…
Червонный Гай, так привыкший к одному шуму — лесному, привыкший к песням, к смеху, получил сразу взамен другой шум — металла, другие песни — непонятные, пьяные, другой смех — злой, торжествующий.
— Война…
Уже барабанили в окна, по-хозяйски требовательно, чужие ладони и кулаки.
— Выходи!
Уже стучали по косякам дверей кованые сапоги, глухо били приклады автоматов.
— Выходи!
Вскоре все жители были согнаны на небольшую площадь перед зданием райкома партии.
Низенький человек вбежал на крыльцо. За ним поднялся гитлеровский офицер — медленно, степенно.
Низенький угодливо поклонился ему и, подняв руку, обратился к жителям:
— Отныне Советской власти нет. Власть принадлежит Германии. Ее представляет комендант города господин майор фон Штаммер. Господин комендант с сегодняшнего дня приступит к знакомству с населением.
И начались повальные аресты…
ГАРНИЗОН В ЛЕСНОЙ ГЛУШИ
Степан Иванович, поднявшись с места, медленно подошел к окну. Он долго простоял так, заложив руки за спину и глядя на темный лес, словно пытаясь кого-то разглядеть в его чаще. Мерно тикали ходики, висевшие в простенке между окнами.
— Пройти не дают эти сволочи, — заговорил, не оборачиваясь, начальник разъезда. — Хочешь воевать — воюй с армией! Хочешь испытать свою силу — померяйся силой с нашими солдатами! Нет, им надо грабить, жечь… Звери! Даже детей… Как вспомню — дрожь пробирает, злоба душит…