Раньше здесь толпились неуклюжие, непривычные к городской обстановке люди. Они спорили и курили. Курили много. Дым, крепкий, густой, постоянно висел в комнатах серым облачком.
Люди приезжали из лесов. Там, в непроходимых чащах, исчезала их неуклюжесть. По еле заметным тропинкам люди двигались легко, по-хозяйски осматривал свои владения.
Раньше здесь…
Да! Все это было раньше.
Сейчас на стенах уцелели редкие плакаты о правилах рубки, посадки деревьев. На плакатах — густой слой пыли. Она словно старается закрыть это последнее напоминание о бескрайних просторах, о свежем ветре, о шелесте зеленых листьев.
Тамара тяжело вздохнула и, опустив голову, уткнулась лицом в колени.
Она сидела на полу у стены. Вчера еще раз, второй раз за время ареста, какой-то немец бросил в комнату сноп свежей соломы. Немец хохотал, указывая на солому.
— Перин… Ковер…
Эти слова он, вероятно, выучил специально.
Женщины равнодушно посмотрели на веселого пьяного солдата, словно не замечая его.
Фашист перестал смеяться, зло выругался и захлопнул дверь.
«Как быстро они все оборудовали, — невольно подумала Тамара. — Стоял дом, обыкновенный дом, где люди беспокоились о лесах, стремились как можно больше взять у природы, как можно богаче сделать родной край. А сейчас?..»
Очень быстро из мирного обыкновенного дома фашисты соорудили застенок, тюрьму. Соорудили умело, прочно. Чувствовалось, что это делали опытные специалисты, мастера.
Тамара подняла голову и посмотрела в противоположный угол. Там, сжавшись в комочек, то и дело поправляя порванную кофточку, сидела девушка. Ни к кому не обращаясь, она что-то бормотала бессвязное, непонятное.
Холодок прошел по спине Тамары.
«Бедная… Сколько же ей лет? Самое большее — девятнадцать…»
Вчера к вечеру явился этот веселый пьяный немец. Остановившись на пороге, он поманил пальцем девушку.
Тамара уже знала, что это молодая учительница, работала в Червонном Гае первый год, киевлянка, член райкома комсомола, веселая затейница, выступала в концертах художественной самодеятельности.
Девушка вернулась ночью. Вернее, ее втолкнули. Шатаясь, она дотащилась до своего угла и тяжело опустилась на пол. Учительница не плакала, а как-то странно дышала, словно глотала воздух — жадно, страшно.
В полночь Тамара услышала приглушенный шепот. Девушка, прижавшись к пожилой женщине, отрывисто говорила:
— В этой комнате однажды я слышала… Лесничий какой-то старый… Сокрушался, жаловался, что дерево грозой… подпалило… Дерево… Понимаете, де-ре-во!!.
К утру девушка потеряла сознание. Рядом с ней все еще сидела пожилая женщина. Где ее раньше видела Тамара? На улице Червонного Гая? Нет… и Тамара вспомнила. Встречала она эту женщину много раз. Это жена секретаря райкома партии Орлянского. Только выглядит она теперь совершенно иначе. Словно состарилась сразу, за один-два дня.
В комнате было шесть арестованных женщин. Все они известные в районе активистки.
А Тамара? Она приезжий человек. Неужели и о ней что-нибудь известно фашистам?
Она ведь заявила патрулю:
— Приезжая. Живу далеко. Приехала в гости к отцу.
Патруль потребовал документы.
Тамара, выезжая в Червонный Гай, и не подумала взять их с собой.
Ее арестовали. Но странно, всех уже вызывали на допрос, а на нее до сих пор никакого внимания не обращают.
Тамара решила, что арест — случайность, что ее, дочь простого лесника, когда все выяснится, освободят.
Послышался лязг засова, скрипнула дверь, солдат объявил:
— Приходько!..
Тамара вздрогнула от неожиданности и почему-то посмотрела на женщин.
Все сидели. Да, да… Это ее вызывают.
— Приходько! — повторил фашист.
В последние годы Тамара привыкла к фамилии мужа.
«Ну откуда же им знать? Правильно, Приходько».
Тамара медленно поднялась и нерешительно шагнула к дверям.
— Быстрей, быстрей! — поторопил солдат.
Вот и коридор. Здесь еще девочкой бывала Тамара. Ожидая, когда отец решит свои дела, она терпеливо сидела. Ведь после этого предстоял обход магазинов. Так говаривал Опанас Гаврилович, именно «обход».
— Быстрее! — напомнил солдат.
Через несколько минут Тамара очутилась в комнате, куда, вероятно, свезли все ковры, награбленные в Червонном Гае. За столом сидел офицер и не спеша чистил ногти.
Он даже не посмотрел на вошедших.
Солдат, бодро выкрикивая слова, доложил офицеру.
Оторвавшись от своего занятия, тот машинально махнул рукой: уходи — и снова принялся чистить ногти.