Опанас Гаврилович выглядел провинившимся мальчуганом. Он растерянно моргал глазами, потирая лоб.
— Ведь как получилось… Говорит, братец…
— Равчук был прав насчет братца. «Братцы» они настоящие по черным делам, по пролитой ими крови советских людей! Всю сволочь собрали гитлеровцы со всего света.
Орлянский не договорил, поднялся: ждали другие дела.
— Возвращайтесь к себе… и за работу, — он улыбнулся. — Работать так, чтобы жарко было врагам, чтобы все вокруг горело от такой работы. В буквальном смысле горело.
Пожав руки Шерали и его тестю, Орлянский снова сел за стол, углубившись в изучение бумаг.
На пороге блиндажа Опанас Гаврилович остановился, хотел что-то сказать, но раздумал и, махнув рукой, вышел вслед за Султановым.
В лесу было сыро, промозгло. Сыпался мелкий снег, но не удерживался на голых ветках, таял. С сучьев падала холодная капель. Лес словно оплакивал умершее лето, тосковал по солнцу.
Решив все дела в штабе соединения, Султанов со своими партизанами выехал домой.
Так и называет теперь Шерали домом лагерь «Маленького гарнизона». Там же, в землянке, сейчас живет с Бахтияром бабка Марфа. Как пригодились в отряде ее руки! И женщина, почувствовав, что она всем нужна, еще проворнее стала работать.
— Бойкая девка, — шутил Опанас Гаврилович, — сбросила годков сорок.
К ней обращались по различным хозяйственным вопросам. Она успевала и поштопать, и постирать.
— Эх, сердешный, — приговаривала старуха. — За маменькой небось рос. Иголку разве так держат? Дай уж я сама.
Партизан, у которого пот выступил на лбу от этой мудреной работы, передавал иглу в ловкие пальцы бабки Марфы.
С независимым видом, чувствуя себя действительно как дома, по лагерю ходил Бахтияр.
Собственно, один он бывал очень редко. В отряде что ни партизан, то его друг-приятель. Все знали и о привычках, и о вкусах Бахтияра, знали о судьбе его матери. Многим он напоминал об их семьях, детях.
Бахтияр любил слушать сказки.
И каких ему только здесь не рассказывали сказок! Грузинских, украинских, латышских, узбекских, русских.
— В такие годы — и уже солдат, — вздыхал Опанас Гаврилович. — Уже наслушался, как пули свистят. По выслуге лет будет самым старым воином.
Да, лагерь стал домом для Шерали, для Опанаса Гавриловича, для каждого партизана и даже для Бахтияра.
Случалось, в партизанскую семью порой не возвращались некоторые — небольшие холмики оставались на пути бойцов. Надолго, навсегда оставались в памяти людей их погибшие товарищи.
А отряд пополнялся все новыми, и новыми силами.
Шерали вспоминал лица партизан, их отрывочные биографии. Люди приходили с одним желанием: уничтожить врага. Сила крепла с каждым днем. Об этой силе нужно было думать не только в том случае, когда она нужна, но любую минуту. Думать о каждой мелочи, о каждом деле, что касалось людей.
…Комиссар прервал молчание:
— Батько, а ты не зря отказался от муки? Колхозники сами предлагали.
— Оно, конечно, запас кармана не рвет. Да у них у самих маловато. Достанем. Есть на примете.
— Ну, как знаешь. Чтобы потом без жалоб.
У старика было плохое настроение. Радостную новость сообщил ему зять. Есть чем порадовать партизан. Но… старик все никак не мог опомниться после разоблачения и захвата «братца» Равчука.
«Ах ты, старый хрен! — ругал себя Опанас Гаврилович. — Его братца-то еще тогда разыскивали пограничники. Как пить дать, его. А я…»
…Длинная лесная извилистая, дорога.
Опанас Гаврилович посмотрел по сторонам. Много раз он бродил в осеннем лесу, но не таким выглядел он. И здесь следы войны… Вон как разнесло бомбой сосну!
Опанас Гаврилович остановил лошадь, ловко спрыгнул на землю.
Шерали опытным взглядом определил причину остановки. Упавшая на землю вершина сосны, придавив, согнула два молоденьких деревца.
Молча, не сговариваясь, зять и тесть приподняли и отбросили в сторону кусок полусожженного дерева. И сразу, обрадовавшись свободе, распрямились деревца, стряхнув с себя хрупкую снежную кипень.
Старик провел рукой по гибким веткам.
— Должны выжить.
Через минуту они снова ехали к лагерю. Ехали всю ночь. На рассвете Шерали, войдя в штабную землянку, удивленный, остановился: народу в дверях невпроворот. Затаив дыхание, все слушали радио.