Подняв голову, Шерали осмотрелся: на стволе кудрявой цветущей липы дятел длинным клювом упорно долбил кору.
Повеял свежий ветерок, на воду свинцовым налетом легли морщинки ряби. Зашуршали камыши, листья, приумолкли птицы.
Неповторимая, своя красота у леса.
И как ее не полюбить! Как не подружиться с людьми, которые берегли эту красоту! Берегли кропотливым, большим трудом.
Когда у Шерали зародилась мысль рассказать о людях леса, он не помнит. Но эта мысль не давала ему покоя. Ото всех втайне он начал записывать свои наблюдения. Что это будет за книга, Шерали пока не знал. Однако чувствовал — книга должна получиться интересной. Ведь жизнь, о которой он собирается писать, своеобразна, необычна.
Вот и сейчас богатые краски леса, его звуки напомнили о чем-то Шерали.
Он вытащил из кармана пиджака, на котором сидел Бахтияр, блокнот и карандаш, наскоро сделал несколько заметок и, удовлетворенный, закрыв блокнот, присел к сыну.
— Ну, как дела, сынок, а? Проголодался, наверное? Сейчас пойдем домой.
— Папа, смотри на них!
Бахтияр показал на озеро. Там два гуся что-то вырывали друг у друга. Между ними шла ожесточенная борьба. Если одному удавалось овладеть добычей и поплыть, другой стремглав пускался за ним.
— Дерутся они. Не поделили…
В это время к двум гусям подплыл третий и, воспользовавшись дракой, утянул добычу; отплыл немного в сторону и спокойно проглотил ее.
— Вот что значит ссориться, сынок!
Едва отец и сын тронулись в путь, как из соседнего бора выехал, направляясь к озеру, всадник. Впереди всадника бежали, перегоняя друг друга, две поджарые борзые.
— Ага, вот вы где!
Опанас Гаврилович спешился у опушки и стреножил коня; подойдя к внуку, высоко поднял его:
— Ну, Боренька, не скучно тебе у дедушки, а? — Затем обратился к зятю: — Домой собрались? А не посидеть ли нам вместе? Утро-то какое пригожее…
— Боря проголодался.
— Голоден — накормим. Не горюй, Бориска, с дедушкой не пропадешь.
Опанас Гаврилович подошел к коню и вынул из седельной сумки небольшой сверток. Развязав его, он поставил перед внуком аккуратный горшочек, полный спелой малины.
— Вот тебе, ешь, сынок!
Шерали удивился:
— Неужели вы сами собирали ее, батько? Это что же — по-стариковски, значит?
— Ну, скажешь! Рано еще мне в старики записываться. Вот когда перевалит за девяносто, тогда, может быть, и я пойду по малину, — ответил Опанас Гаврилович и подмигнул весело: — Там в бору девчата из Сосновки собирают малину. Дочка колхозного пастуха Анисима остановила меня. Очень бойкая девка и на язык остра. Я ей говорю: «Если малина у тебя лишняя, давай, у меня гости». «Нет, — говорит, — пусть ваши гости сами собирают. А, я лично вас угощаю, потому что влюблена в ваши усы. Не будь у вас усов, и вас бы не угостила!» Вот девка, а? А я ей говорю: «Ну ладно, для гостей моих не хочешь, так дай для внука, он еще мал, сам не умеет собирать». «Для внука не жалко», — отвечает.
Бахтияр брал ягоды неумело: многие из них падали на рубашку. Вскоре все лицо его было вымазано розовым соком.
— Не привык, видно, есть ягоды, вот и старается. Что же, там у вас не водится, что ли, малина?
— Малины маловато. У нас много других ягод и особенно фруктов, не хуже малины.
— Знаю, земля у вас богатая. Даже два урожая можно снять за лето, верно это?
— Верно. Озимые у нас поспевают к июню, а в южных районах даже к маю. Уберут урожай — вот и снова свободная земля. До осени еще далеко. Что делать? Не лежать же земле без пользы. И засевают ее снова. Но дело не в этом, батько. В наших краях отец и мать земледелия — вода! Пусть земли будет много, пусть солнце круглый год светит, но если воды нет — урожая не жди!
— А дожди?
— Дожди? Где там дожди! Перепадает немного весной, потом жди до другой весны.
— Плохо ваше дело. Что же, не хватает воды?
— А почему плохо? Раньше было плохо, верно. Порой из-за воды люди друг друга убивали…
— Ну-у?
— Верно. В летний зной, когда все пересыхает и капля воды ценится дороже золота, у плотин-вододелителей собирался народ и начиналась драка.
— Из-за воды? Драка?
— Это еще полбеды, если дело кончалось дракой. Мой дед был убит из-за воды.
— Из-за воды?!
— Да. Мы сами из Каракишлака. Это под самым Ташкентом. Каракишлак — Черное село. И совсем-то оно нынче не черное… Теперь-то не узнать его. Но тогда было все по-другому: арык проходил по землям крупного бая-богача, Когда наступала пора зноя и надо было напоить землю, вся вода шла к плантациям бая. А посевы бедняков высыхали на корню… Собрались как-то несколько бедняков и пришли к баю с челобитной. А он прогнал их. Видят бедняки, что добром ничего не добьешься у бая, явились ночью к вододелителю и перекрыли его, пустили воду в сторону своих полей. Узнав об этом, прискакали люди бая и начали драку с крестьянами. Мираб — так у нас называют людей, распределяющих воду, — цепным псом служил баю. И ударил мираб моего деда по голове кетменем…