Наступило молчание. Опанас Гаврилович, кашлянув, задумчиво сказал:
— Везде они были одинаковы, эти баи и помещики… До революции и у нас знали бедняки, почем фунт лиха. Крестьянина, срубившего дерево вот в этих самых лесах, засекали до смерти… Ну да ладно. Не вернутся те годы…
Снова наступила тишина.
— Плохо, что лесов нет у вас.
— Таких лесов, как эти, там, конечно, нет. Но в горах зелени много: заросли фисташки, орехов, пихты… К тому же, батько, ведь вот эти леса тоже наши! Все наше!
— Верно говоришь! Все кладется в общий котел. Все выносится на общий стол! Но, правду сказать, очень трудно достается ваш хлопок. Сам-то я не видел, но знающие люди говорят, почти круглый год нужно работать.
Старик погладил по головке внука, все еще уплетавшего малину.
— Ну, покончил с ягодами, Бориска? И измазался же ты! Добро, если мать еще не вернулась. Попало бы нам от нее!
Дед встал, прихватил с собой порожний горшочек и направился к лошади.
— Вымой-ка, сынок, лицо и руки, пойдем домой. Засиделись тут.
Солнце поднялось высоко, и теперь все краски в лесу стали ярче, запахи сильнее, поверхность озера покрылась серебряными блестками.
— Поедем все вместе, лошадь выдержит, животина здоровая, — предложил Опанас Гаврилович.
— Нет, батько, езжайте. Я пройдусь немного.
— Что, соскучился по лесу? — спросил старик, садясь на коня. — Не задерживайся долго!
Лошадь тронулась, за ней побежали собаки. Через минуту все исчезли в густом лесу.
Шерали глубоко вздохнул. Как прекрасен был этот светлый день! Мирный, обыкновенный день нашей жизни…
ЛЕС БЫВАЕТ СТРАШНЫМ
Вместительный дом Опанаса Гавриловича, срубленный из толстых бревен, стоял на небольшой поляне, окруженной вековыми деревьями. Со стороны двора к нему примыкала пристройка, одно окно которой выходило на восток, другое — на запад. Поэтому с самого раннего утра и до вечера здесь было солнечно и светло.
После того, как младшая дочь Опанаса Гавриловича уехала учиться, а спустя некоторое время отбыла с мужем в Узбекистан и Тамара, дом опустел. Сам хозяин почти никогда не заглядывал в эту пристройку. Да и дома-то он бывал редко: уедет утром и вернется только вечером. Дверь пристройки открывалась в тех редких случаях, когда к Опанасу Гавриловичу приезжали работники лесничества, инструкторы или начальство из области. Перед восточным окном пристройки свешивались кудрявые ветви рябины, каким-то чудом выросшей здесь.
Осенью на ней ярким пламенем горели гроздья ягод. Их оставляли нетронутыми зимой. И они красными брызгами выделялись на фоне белоснежных крыш.
Бабка Марфа однажды обратила на это внимание своего хмурого брата:
— Прямо как невеста наша рябинка. С красными серьгами на ушах.
— Ишь ты, невеста, — усмехнулся в усы Опанас Гаврилович.
Смущенная старушка поспешила скрыться в кухне с массивной печью.
В пристройке пахло смолой и лесными сухими травами. Сюда, в эту пристройку, торжественно ввел Опанас Гаврилович молодых — Тамару и Шерали, — объявив:
— Эта комната ваша. Живите себе на здоровье в мире и согласии!
Первые радости молодых прошли здесь — с милым рай и в шалаше.
У окна — стол. У другого окна — диван работы местного мастера. В углу — кровать. На стенах висят пучки сухих цветов и аппликации с диковинными птицами, вышитые Тамарой.
Здесь решил Шерали начать работу над своей книгой. Он вспомнил скромно убранную комнату, и ему вдруг захотелось поскорее вернуться домой. Может, и Тамара уже приехала. Но лес продолжал держать Шерали в своих дремучих зарослях, словно уговаривал: «Ты так давно здесь не был».
В лесу царит тишина. Не шелохнувшись, свисают колючие ветки елей. Могучий дуб с корнями, вылезшими из-под земли, охраняет свой ствол широкими лапами, раскинутыми вокруг. Бледнотелые осины, окружившие его, тихо шуршат серебристыми листьями. Рядом два клена, как братья, обнялись ветвями с вырезанными, словно из зеленой эмали, узорчатыми листьями.
Куда ни взгляни — всюду деревья, кусты, цветы и травы борются за свет, тянутся к солнцу.
Шерали решил побродить по лесу.