Соблазнитель. Уильям — соблазнитель. Уильям. Мой Уильям.
Да они же не знают его.
Она не может сейчас биться головой, она же ведет машину, но пальцы ее непроизвольно крепче стискивают изгибы руля. Мой Уильям? Да ладно?
Она никогда не обращала внимания на сплетни и слухи, но сейчас она признает, что до встречи с Уильямом Мельбурном она была настороже. Теперь об их первой встрече она помнит только то, как забавно он выглядел, смотря на нее с этим удивленным выражением лица. Его удивление уже было большим прогрессом — обычно люди переставали принимать ее всерьез, как только слышали ее фамилию.
С Уильямом — ничего подобного: он быстро оправился от первого шока и с тех пор доверяет ей как профессионалу и как напарнику.
Напарники заботятся друг о друге — и они заботились друг о друге с самого первого дня: она доверилась ему под прикрытием, и он ее не разочаровал.
Напарники проводят много времени вместе — такая работа, это естественно. И они проводят вместе большую часть времени: он показал ей, что к чему, что значит быть копом в Лондоне. Он честный, порядочный, умный и самый терпимый человек из всех, кого она встречала. Он умеет сочувствовать, он остался человечным, хотя прослужил в полиции большую часть своей взрослой жизни.
Он уважает ее — не из-за ее семейных связей, не потому что должен, а потому что ценит ее как коллегу.
Между напарниками возникает прочная связь — при том количестве времени, что они проводят вместе, это естественно.
— И тут я бац! и всё испортила! — громко восклицает она в пустом автомобиле.
В Уильяме живет какая-то неизбывная печаль — одиночество, которое она заметила еще в самом начале их совместной работы. Он никогда не рассказывал ничего о себе, и она уважала его личное пространство: право слово, это меньшее, что она может сделать.
Он никогда не спрашивал, с чего ей вообще пришло в голову стать копом, когда она могла просто тратить семейные деньги или анализировать данные для разведки, чего от нее и ожидали, учитывая ее происхождение и образование.
Она заметила, что в его кабинете нет личных вещей, но от вопросов удерживалась и принципиально отгораживалась от всех касающихся его сплетен, и дяде сказала, что нет, она не станет читать личное дело своего напарника, да, серьезно, если дяде вздумается прислать ей эти документы, она всё сожжет к чертовой матери, и нет, он к ней не подкатывал.
Впервые в жизни она чувствовала себя комфортно. Работая с Уильямом, она чувствовала, что может быть той, кем ей хочется быть, чувствовала себя свободной — вот к этой свободе она так стремилась, что подалась работать на Интерпол в самой заднице Европы, подальше от семьи. Сейчас она терпит жизнь в Лондоне, так близко к ним, потому, что чувствует себя тут на месте, чувствует себя дома, и всё это — заслуга Уильяма.
Напарникам не полагается испытывать друг к другу романтические чувства. Абсолютно запрещается. Это против правил, против элементарного здравого смысла.
Она не слепа. Она явственно помнит, как взглянула на него в первый раз, в кабинете шефа, и подумала, что эти скулы и эти зеленые глаза с длинными темными ресницами необходимо объявить вне закона — а ведь он еще не успел даже заговорить или сдвинуться с места.
Она помнит, как изображала девочку по вызову во время их кратковременной работы под прикрытием в самый первый день, помнит, каково это было — идти рядом с ним, его ладонь на ее пояснице, помнит собственнический огонек, вспыхнувший в его глазах, когда один из объектов решил, что имеет полное право потискать ее за грудь, и как в глубине души ей понравилось это выражение лица. Уильям лишь вздернул бровь, когда через несколько часов она якобы случайно заехала русскому коленкой прямо в пах.
Границы, они необходимы. Правила, они не просто так. И Виктория верит в долг. Ее семья много поколений служит олицетворением короны и отечества — а она взяла да и влюбилась в своего напарника.
Час поздний, движение не очень оживленное. Виктория паркуется перед дверью своей квартиры и сидит некоторое время, не двигаясь. Она влюблена в Уильяма.
О них судачили с самых первых дней, она это знает. Когда ей стало известно о некоторых подобных сплетнях, первой ее мыслью было: лишь бы Уильям не узнал. Он презирает сплетни не меньше, чем она сама, это отчасти из-за сплетен он потому так скрытен в отношении своей личной жизни. И некоторые слухи о нем настолько гнусны, что только призвав на в подмогу всю свою дисциплинированность, ей удается не ринуться его защищать — это в итоге лишь навредит ему. Последнее, что нужно Уильяму Мельбурну, — это чтобы «Ее Величество» поспешили ему на помощь.
У него репутация соблазнителя, но с ней он всегда профессионален до кончиков ногтей, ни разу не приставал к ней — да и вообще ни к одной встречавшейся им женщине. Он джентльмен, и джентльмен обаятельный, когда они одни, но границы никто не отменял. К тому же, не похоже, что он ею интересуется.
Половина Скотланд-Ярда думает, что они спят друг с другом, и никто понятия не имеет, что она в него влюблена и до сего момента этого даже не осознавала. Половина Скотланд-Ярда думает, что они занимаются жарким страстным сексом при любом удобном случае — но никто, очевидно, не слышал и не видел, как Уильям разговаривает с Эммой Портман.
Никто, видимо, не заметил близость между Уильямом и Эммой, не заметил, как возмущен он был, лишь услышав одну из прозвищ Виктории: «миссис Мельбурн».
Никто не видел, какой ужас стоял в его глазах, когда он, стерев пятно с ее лица и взглянув на нее, наверняка понял, что она вот-вот поцелует его, прямо там, в его кабинете, послав к чертям собачьим протокол, долг и правила.
Спрятав лицо в ладонях, она издает сдавленный вопль. Я не могу его потерять.
А еще он, наверное, встречается с доктором Портман.
Ей так нравится работать с ним — благодаря ему она стала лучше как профессионал, ей нравится эта товарищеская непринужденность между ними, нравится, как летит время, когда они вместе, как они заботятся друг о друге, как их методы работы, такие разные, дополняют друг друга.
Ей нравится, что сидя в пробке, они могут болтать обо всем на свете — о ТВ, о книжках, которые они читали или хотели бы прочесть, а однажды, она никогда не забудет, это было через несколько недель после начала их партнерства, из рядом стоявшей машины донесся обрывок Space Oddity Дэвида Боуи, и у обоих поползли мурашки.
Она не может его потерять. Просто не может.
***
С Эмминым диваном у него давние отношения. На этом чудовище он спал чаще, чем хотелось бы. Диван удобный, диван хорошо знакомый, и это именно то, что сейчас ему нужно. К тому же, он медленно, но верно пьянеет и знает, что Эмма терпеливо ждет, чтобы он либо заговорил, либо вырубился.
Сам он предпочел бы отключиться, честно говоря, но Эмма ведь всё равно в конечном счете всё из него вытянет. Ей надо было стать детективом, допрос она умеет вести не хуже матерых следователей. Решив не оттягивать неизбежное, Уильям мужественно произносит:
— Мне пиздец.
Она издает непонятный звук, держа в руках свою бутылку пива — первую и единственную за вечер. Он-то уже потерял счет, сколько бутылок влил в себя с тех пор, как ввалился в квартиру Эммы вскоре после ухода Виктории.
— Не, правда.
— Эх, Уильям… — Эмма качает головой.
Сколько всего в этих двух простых словах: дружба длиною в жизнь. Она видела, как разваливается на куски его жизнь, как он теряет надежду, становится язвительным и циничным. Она помогала ему организовать похороны — двое похорон, когда он только и хотел, что просто не существовать, она несколько недель кряду укладывала его на своем диване, потому что мысль о том, чтобы вернуться в свою квартиру, казалась ему непостижимой. Она помогала ему собрать вещи и продать эту квартиру, она была рядом, когда он едва мог функционировать.
Она говорила ему, что нужно жить дальше, а он не отваживался ответить: «Жить дальше? Как? Какой в этом смысл?»
Она сказала ему однажды, что ей жаль, что его репутация соблазнителя не имеет под собой основания — будь слухи правдой, это означало бы, что он вернулся к жизни.