Он не сказал ей тогда, что он мог бы перетрахать весь Лондон и это ничегошеньки бы не изменило.
— Что случилось? — спрашивает она.
— А то ты не знаешь!
Эмма фыркает.
— А вот не знаю!
Он, кажется, и правда пьян в хлам, раз не может понять, врет она или нет. А, какая разница.
— Не имеет ли это отношения к твоей напарнице? — спрашивает она.
Отхлебнув пива, он кивает.
— Знаешь что? Разговор пошел бы гораздо быстрее, если бы ты собственно заговорил! — не выдерживает Эмма. Но они знают оба, что он не может.
— Это из-за того, что я тебе сказала?
Уильям мотает головой.
— Нет. Да.
Ну здорово. Односложные слова. Возможно, он умудрится даже сложить целое законченное предложение, прежде чем отключится в интоксикации!
— Ох ты боже мой… — Эмма обычно матерится почище матроса. Это профдеформация. Деловитый стиль, выработанный за годы работы. К истинной своей личности она возвращается только в моменты искреннего потрясения.
— Эмма… — в его голосе явственно слышится предупреждение.
— Да ты в нее влюбился! — восклицает Эмма, восклицает удивленно и — и это поражает его до глубины души — радостно.
Он со вздохом прикрывает глаза.
— Я же говорю — пиздец мне.
— Да ладно тебе, — к Эмме наконец возвращается дар речи.
Он открывает один глаз и смотрит на нее, а она искреннее недоумевает.
— Я серьезно.
— Ага-ага: прогоревав несколько лет, ты наконец — наконец-то! — влюбляешься в красивую умную женщину, которая тебя явно боготворит, и ты считаешь, что тебе пиздец?
— Она моя напарница. Это против правил, и правила придуманы не просто так, тебе ведь это известно. Я старше, у меня в жизни полный сумбур и… чего-чего? Что ты сказала? — Уильям привстает с дивана, не сводя с нее глаз.
Эмма неожиданно нарушает сгустившуюся тишину, с размаху врезав ему по голове диванной подушкой.
— Какого хрена? — возмущается он.
— Ты ослеп, что ли? — восклицает Эмма с искренним изумлением и раздражением в голосе.
Одна из лучших судмедэкспертов Скотланд-Ярда только что стукнула его оранжевой диванной подушкой, и Уильям слишком пьян, чтобы не находить это забавным. Забавным и чуточку жалким.
— Уильям, я же видела, как она на тебя смотрит. Да все видели! Девочка на тебя не надышится!
— Какая она тебе девочка — ей уже тридцать, — автоматически поправляет он и невольно стонет от сурового взгляда Эммы.
— Да не влюблена она в меня! — Уильям трясет головой. — Мы напарники, она молодая, смышленая и может заполучить кого захочет…
— Угу… Вроде этого Альберта, как его там?
Он мгновенно трезвеет.
— Именно, именно такого, как он.
Альберт молодой, красивый аристократ, у него впереди блестящая адвокатская карьера. А еще он оказывает бесплатные юридические услуги жертвам насилия. Уильям предпочел бы до скончания веков больше не видеть, как Альберт флиртует с Викторией.
Эмма допивает свое пиво.
— Так что случилось, Уилл?
Немного жидкой отваги. Права, наверное, была Каро, говоря, что заставить его говорить сложнее, чем зубы клещами вытягивать: рассказав Эмме о том, что произошло в его кабинете, он чувствует себя выжатым как лимон. И старым. И что ему пиздец.
— И она просто убежала?
— Ага.
Уильям поверить не может, что он говорит обо всем этом вслух, не может поверить, что это происходит на самом деле.
— А тебе не приходило в голову, что, может быть, ты ее вовсе не отпугнул? — терпеливо спрашивает Эмма.
— Ты бы ее видела… Она выглядела напуганной до смерти.
— Совсем как ты. И тем не менее, вот он ты, развалился на моем диване, весь такой влюбленный в свою напарницу.
— Я… — начинает он и не может продолжить.
Конечно, он мог бы соврать. Сказать Эмме, что он совершенно не влюблен в Викторию, что его мир не повернулся вокруг своей оси, что он совсем не напуган до смерти. Эмма тогда стукнула бы его подушкой опять или разбудила бы его в шесть утра, врубив на полную мощь Sex Pistols, и наказала бы его кофе без кофеина.
Но он так устал. У него нет сил отрицать, нет энергии заниматься самообманом или что там еще позволяло ему выживать до сих пор.
— Я — да, но Эмма, она-то заслуживает лучшего. — Ему больно говорить.
Эмма знает о нем всё — даже то, чего он никогда не произносил вслух, то, о чем он едва осмеливается подумать, не то что высказать.
— Позволь ей решать самой, Уильям, — говорит она. Он вздрагивает — она обнимает его одной рукой за плечи и тихо добавляет: — И постарайся простить себя.
Он закрывает глаза и с невольной улыбкой замечает:
— Кстати, по-моему, она думает, что мы с тобой вместе…
Она усмехается, такой знакомой усмешкой, это его успокаивает.
— А она и правда не слушает сплетен, да?
Уильям улыбается, и на миг в его сердце вспыхивает надежда, потому что Эмма говорит:
— Она тебе идеально подходит…
И он засыпает, и слова Эммы эхом отдаются в его сердце, и ему так хочется верить, что это правда.
***
Теперь им обоим неловко. Уильям ходит вокруг нее на цыпочках, а она остро чувствует, как на них смотрят на следующий день, впрочем, возможно, это просто паранойя. У них на руках до сих пор не раскрытое дело, чудовищное убийство, настолько отвратительное, что ей звонит дядя, спросить, в порядке ли она, не передумала ли она переводиться, не желает ли она закончить обучение и поступить в МИ-5.
К полудню у нее три пропущенных звонка, четыре удаленных сообщения, и даже Уильям замечает: он перестает ходить на цыпочках и спрашивает, что случилось. У него усталый вид, на нем вчерашняя одежда и пахнет он… иначе. Не так, как обычно, не мылом и дезодорантом (это сочетание ароматов у нее втайне ассоциируется с ним: запах чистой кожи и цитрусовых), сегодняшний его запах более… женский.
— Дядя, — объясняет она.
Они сидят вдвоем в его кабинете, и она больше не чувствует неловкости — она (ревнует) в ярости.
— А-а, — только и говорит Уильям.
— И что это значит? — огрызается она.
Надо же ей быть таким хорошим полицейским, такой внимательной к деталям, такой чуткой, надо же ее мозгу никогда, никогда не отключаться. Она узнала запах. Тальк и какие-то специи — она помнит, как ей понравился этот запах, когда она стояла рядом с доктором Портман.
Уильям удивленно моргает.
— Я всего лишь…
— Мой дядя хочет, чтобы я завершила обучение для работы в МИ-5, — цедит Виктория сквозь зубы.
Уильям не глядит на нее, он смотрит на фотографии на своем столе: жестоко убитая молодая женщина, убийцу которой им нужно поймать, прежде чем он найдет очередную жертву, ведь это только вопрос времени.
— Может быть, тебе стоило бы прислушаться… — в конце концов произносит Уильям.
Все думают, что ее происхождение и воспитание открывают перед ней все двери. Но никто не знает, что это в основном означает жесткую дисциплину и высокие стандарты, это значит никогда, никогда не выказывать слабость. Это нечто глубоко укоренившееся в ней, как долг и любовь к родине.
Быть иррациональной она позволяет себе только наедине с собой — колотиться головой о руль, например, — но на людях своих истинных чувств демонстрировать нельзя никогда. Этому научил ее отец, это твердили ей дяди, и даже отчим, как бы она его ни презирала, вбил в ее голову это правило, этот образ жизни.
Ей хочется заплакать, ей хочется ударить Уильяма, ей хочется закричать: «Да пошел ты нахер!», но больше всего она чувствует себя покинутой. От Уильяма она такого не ожидала.
— Ты правда так думаешь? — спрашивает она совершенно спокойным голосом. Родные ею гордились бы.
Уильям смотрит на нее.
— Какая разница, что я думаю, — говорит он наконец.
— Ответь, сделай одолжение, — невозмутимо произносит она. И да, она в общем-то понимает, почему некоторые в их подразделении зовут ее Ее Величеством. Ей больно обращаться таким тоном к Уильяму.
— Я думаю, что ты превосходный офицер, одна из лучших, с кем мне доводилось работать, а еще ты молода и можешь иметь больше, чем вот это всё… — он жестом обводит комнату, надо признаться, действительно довольно унылую, фотографии на столешнице и себя самого.