И она забывает, почему так бесится (ревнует), она забывает обо всем и не видит ничего, кроме Уильяма и печали и боли, так явственно написанных на его лице, наполняющих каждое сказанное им слово.
Что же с тобой произошло? Она хочет знать. Ей достаточно для этого сделать один лишь звонок, но она скорее умрет, чем предаст доверие Уильяма. Его сердце разбито, и она отчаянно хочет ему помочь.
— Но что если… — медленно произносит она, тише, пытаясь справиться с неожиданно вставшим в горле комом, —…что если именно здесь я и хочу быть?
Его улыбка печальна и невыносимо прекрасна, и угрожает вдребезги разбить всю ее тщательно выпестованную дисциплинированность, потому что она хочет просто подойти и обнять его. Она ограничивается тем, что сжимает его руку под столом.
Все уже и так думают, что они спят друг с другом. Уильям и она знают правду.
Уильям сжимает ее руку в ответ, но ответить ничего не успевает. Констебль, вошедший в кабинет, чтобы сообщить об очередном убийстве, не видит их соединенных под столешницей рук.
***
Прибыв на место, они встречают там опередившую их доктора Портман. Виктория сразу подмечает нечто странное: констебли и криминалисты изо всех сил стараются занять Уильяма и не подпустить его к месту преступления и торопливо проводят в здание ее одну.
Двойное убийство: мать и маленький сын, сидящие, соответственно, на диване и на стуле в гостиной, у обоих перерезано горло.
— Господи… — шепчет она. Столько крови — и она видит дорожки от слез на лице женщины. Мальчик, наверное, был и вовсе в ужасе.
— Сержант… — обращается к ней доктор Портман, и Виктории приходится нацепить на лицо вежливую маску. Личные чувства подождут. Тут два мертвых человека, которые заслуживают ее безраздельного внимания.
— Не думаю, что Уиллу стоит… — продолжает доктор Портман, но осекается, когда входит Уильям.
— Эмма? — говорит Уильям, осматривая комнату и резко бледнея.
Эмма кратко излагает то, что успела выяснить, и добавляет:
— Может быть, сержант Кент осмотрит место преступления, а ты опросишь соседей?
В ее голосе слышатся умоляющие нотки, и Викторию как парализует. Она не знает, что делать, что говорить. Первый инстинкт: возразить — доктор Портман не имеет права указывать, как им вести расследование, это не ее работа! Но доктор Портман близка с Уильямом, она знает о нем то, что Виктория так тщательно игнорирует.
А Уильям бледный как полотно. Он далеко не брезглив, он никогда не относится легкомысленно к смерти и убийствам: у него мрачное чувство юмора, совсем как у нее, но он никогда не был непочтителен — и таким бледным на месте преступления она его никогда не видела.
Уильям бросает на нее взгляд, и она глазами пытается сказать ему, что что бы он ни решил, она его поддержит. Она его напарник. Эмма, может быть, его любовница, но защищать Уильяма при исполнении служебных обязанностей — ее долг, ее привилегия.
— Ладно, — наконец отвечает он и поспешно выходит. Виктория застывает на миг, не соображая, что же ей делать.
Доктор Портман вручает ей пару нитриловых перчаток:
— Раньше начнем, раньше закончим…
Они вместе осматривают место преступления. О да, Уильям определенно провел ночь с Эммой, по крайней мере, судя по тому, что пользовались они одним и тем же гелем для душа и дезодорантом. Но сейчас это совершенно не важно.
Тут два мертвых человека, и она переживает за своего напарника. Нет, она боится за него.
— Что с ним произошло? — спрашивает она, едва они с доктором Портман остаются наедине, потому что яснее ясного, что с ним что-то произошло. Виктория уже достаточно давно работает в полиции, и ее воображение нарисовало ей множество возможных сценариев — все невеселые.
Взглянув на нее, доктор Портман качает головой.
— Простите, сержант, но я не имею права вам это рассказывать. Вам придется спросить его самого.
И она ведь не шутит. Доктор Портман не скажет ни слова. Если подумать, все сплетни о нем, что Виктория слышала и обходила стороной, касаются его настоящего, того, что происходило «после»: как он стал соблазнителем, как он стал злоупотреблять алкоголем (Виктория ни разу не видела, чтобы он пил больше кружки пива). Но было прошлое, было какое-то «до», и теперь вот это «после» — и она не представляет, в чем там дело.
Она трясет головой и Эмма сочувственно улыбается, но в ее голосе звучит нескрываемое любопытство и сталь:
— Но это, конечно, зависит от того, считаете ли вы, что он того стоит.
А вот этого она не ожидала. Однако ответ срывается с ее губ прежде, чем она успевает даже подумать:
— Конечно, стоит.
Она еще могла бы спасти ситуацию, чтобы Эмма не поняла всё превратно, не решила, что Виктория представляет опасность для их с Уильямом отношений, но доктор Портман опережает ее. Положив руку на плечо Виктории, она шепчет:
— Вот и славно. А теперь вернемся к работе!
Обернувшись, Виктория видит новый рой констеблей и криминалистов, входящих в комнату.
Нужно работать — а у Виктории такое ощущение, что весь ее мир только что сотрясен был до основания. Что же произошло с Уильямом?
***
Она находит его несколько часов спустя на террасе здания полицейского управления. Ночь прохладная, и никто сюда не выходит, потому-то Уильям так любит это место. Он дрожит в своем пальто, но наконец может дышать снова, дышать как следует, в первый раз с тех пор, как он побывал в том доме утром.
В глубине души он испытывает облегчение, увидев Викторию, в глубине души он хотел, чтобы она его искала, но какая-то часть его, всё остальное его существо, что там от него осталось, не желает, чтобы она была здесь. Не сегодня, не сейчас, когда он как оголенный провод, как хрупкое стекло, готовое рассыпаться на миллионы осколков. Как же хорошо это чувство ему знакомо…
Дело не в жертвах. Дело не в напоминании о прошлом. Дело не в том, что он влюблен в женщину, заслуживающую лучшего. А может быть, именно в этом, может быть, ему просто хреново дается самообман.
— Уильям? — зовет Виктория за его спиной.
Он не оборачивается. Он хочет, чтобы она ушла. Он хочет, чтобы она подошла ближе, он хочет никогда ее не отпускать.
— Я тебя искала, — говорит она и делает шаг ближе. Он всё не оборачивается.
Если он заговорит, если он откроет рот, он понятия не имеет, что из его рта вылетит, поэтому он молчит и смотрит на небо, на необычайно ясную для Лондона ночь.
Он чувствует ее маленькую ладошку между своих лопаток и прикрывает глаза. Нужно обернуться, нужно дотронуться до нее — нужно, нужно больше, чем воздух. Он не двигается с места, стискивает перила балкона обеими руками и не двигается с места.
Она не заговаривает, она не двигается тоже. Просто стоит рядом, даря утешение и покой, не произнося ни звука, и Уильям думает, что никогда в жизни никому на свете он не был настолько благодарен.
И никогда еще не был так влюблен.
И никогда еще так не боялся.
***
Бог знает, сколько времени они уже стоят вот так на террасе, молча и не двигаясь. Она не убирает руку с его спины, а он очень и очень не сразу разжимает пальцы, стискивающие перила.
И против этого человека ее предостерегали? Человека, который не может сейчас взглянуть на нее, не может произнести ни слова, человека, который выглядит таким потерянным и сломленным?
Когда он наконец оборачивается и смотрит на нее, глаза его сухи. Он по-прежнему бледен, но на губах его легкая улыбка — эту улыбку он бережет для нее одной, она это заметила, и это одна из множества причин, почему она в него влюбилась.
— У тебя губы почти синие… — говорит он хриплым голосом, будто ему трудно говорить, и это наверное так и есть.
Она пожимает плечами и улыбается в ответ. Они все еще стоят близко, ее рука соскользнула по его спине ниже. Она чувствует, как колотится о ребра ее сердце, она заставляет себя отступить, вопреки инстинкту, велящему дотронуться до него, поцеловать его и никогда не отпускать. Сейчас ей нельзя думать о себе. Сейчас — нельзя.