Направляясь в город, Борисенко обратил внимание на одну молодую женщину с восьмилетним мальчиком. Она, прислонившись к забору, горько рыдала, а мальчик держал ее за руку, опустив голову, молчал.
— Что случилось, что с вами, может быть, я смогу помочь, — участливо спросил Борисенко. Не мог он пройти равнодушно мимо чужого горя.
Женщина плакать перестала, но молчала. Она вытирала заплаканное лицо тряпкой и не поднимала глаз. Молчал и мальчик. Борисенко внимательно рассматривал их. Чувствовалось, что эту женщину постигло непоправимое горе.
— Что у вас с рукой? Перелом? Вам же нужна немедленная медицинская помощь! — проговорил Борисенко. — Пошли со мной.
Она впервые подняла на него глаза, глубокие, бездонные черные глаза, густые черные изогнутые брови и очень красивое лицо, красоту которого не омрачило даже большое горе. Женщина молча, покорно последовала за Евгением.
Она заговорила. Сначала несмело, невнятно, отрывками, потом все смелее, затем с ненавистью и ожесточением, и эта ненависть передавалась единственному слушателю, и он готов немедленно мстить и мстить коварному фашистскому зверю за поруганную честь Родины, за…
Евгений определил женщину в санчасть, где были его члены экипажа, а из рассказа ее Борисенко узнал следующее.
Муж ее — военный, майор. Воинская часть, в которой служил, располагалась на севере Белоруссии. Предстояло перебазирование в летние лагеря, и он решил на лето, а может быть, на весь лагерный период отправить семью— жену и двоих детей, мальчика восьми лет и девочку четырех лет — к ее маме.
Привез он их 20 июня и тут же возвратился в часть. Здесь и застала их война.
Выезжать отсюда они не собирались, да и некуда. Ведь никто не предполагал, что немцы доберутся сюда, причем так быстро. Фашисты — как снег на голову, Прибегает мальчик с улицы, и прямо с порога:
— Мама, бабушка! Немцы в селе!
— Да что ты, бог с тобой, откуда? — не поверила бабушка.
Но тут вошла соседка и подтвердила:
— Немцы! Полное село! Ходят по хатам, делают обыски, ищут коммунистов! Прячьтесь!
— У меня сердце замерло, — вспоминала женщина. — Я — жена майора, коммунистка, на селе многие об этом знали. Волновалась и мать, а сама успокаивала меня: «Не волнуйся, доченька. Авось пронесет. Женщины, дети, мужиков нет, кому мы нужны?»
Но не пронесло. Не минула лихая година и этот дом. В окно бабушка заметила, как немцы, следуя по улице, направились к ее дому.
— Надя, немцы, — крикнула она мне и, не соображая зачем, схватила внука за руку, распахнула окно, обращенное в сторону огорода, и над самым его ухом прошептала: «Быстро в дровяник. Спрячься за дрова и не выходи, пока не позову».
Мальчик послушно выпрыгнул и исчез. Бабушка закрыла окно, а тем временем немцы ввалились в дом. Офицер — высокий тонкий, как глиста, и два плотных приземистых солдата. Морды были тупые и, казалось, ко всему безразличные. Они стали у порога и, словно сторожевые псы, ждали команды хозяина.
А офицер осмотрелся вокруг, подошел ко мне и, левой рукой приподняв подбородок и нагло глядя в глаза, рявкнул:
— Большевичка, жена комиссара?
Говорил он по-русски, хотя и с акцентом.
— Где твой муж? Кем он служит? В каких войсках? В какой части? — И начался допрос.
Я молчала. В голове теплилась надежда: может, это стандартный допрос, может, они берут на испуг, ничего не знают.
— Будешь отвечать, майорша? — И фашист наотмашь ударил ладонью по лицу. Кожа на щеке лопнула, и я ощутила теплую струйку крови, стекающей к подбородку. Повторным ударом фашист свалил меня на пол и ударом кованого сапога сломал руку.
Первоначальное оцепенение и страх сменились жгучей ненавистью. Это прибавило мне сил несмотря на то, что я понимала: живой мне уже не остаться. Я с ожесточением закричала:
— Убейте меня, я все равно отвечать не буду. Ни на один ваш вопрос. Гады вы, а не люди!
Это взбесило фашиста. Он на миг встретился взглядом с дерзкими глазами женщины, полными презрения, ненависти и негодования, и сквозь стиснутые зубы прошипел:
— Я заставлю тебя говорить!
И взор фашиста остановился на Танюше, прижавшейся к коленкам бабушки, стоявшей в углу за печкой.
Он что-то рявкнул по-немецки солдатам. Те оттолкнули старуху, схватили ребенка. Перепуганная девочка неистово закричала.
— Будешь говорить? — заорал фашист.
Широко раскрыв глаза, я не могла пошевелить языком и молчала. Ребенок продолжая кричать.
Фашист еще что-то рявкнул солдатам, те схватили ребенка за ноги: один за одну, второй за другую. Ребенок захлебывался криком. Миг — и крик прекратился. Я потеряла сознание.