Во всяком случае, стрелять по нему не решаешься, чтобы не поразить своего. Лучше уйти. И приходилось даже поступать так: ныряешь внезапно вниз метров на 200, и боевым разворотом меняешь курс на 180°, и несколько минут так идешь, а потом снова становишься на прежний курс. «Хвост» наверняка отстал, потерялся.
Возвращаемся однажды из глубокого тыла врага. Полет был трудный. Некоторые самолеты были атакованы немецкими истребителями. У нас в крыле рваная пробоина, подбит правый мотор и временами захлебывается, и тогда самолет бросает в сторону. Приходится все время следить за ним: не загорелся бы. Выключить его илы пусть продолжает работать? Экипаж устал от длительности полета, интенсивного огня над целью и этой нервотрепки на обратном пути. До аэродрома еще далеко, хотя мы уже над своей территорией. Безоблачно, но утомляет мгла, горизонт четко не просматривается, и вот в ясную погоду приходится вести самолет по приборам, что требует большого внимания и напряжения.
— Командир, вижу самолет сзади, чуть ниже! — докладывает стрелок.
— Следи за ним, — отвечаю, а сам уже меняю курс.
— Идет следом.
— Предупреди его! Огонь!
Максимов дал очередь в сторону самолета, стараясь не попасть в него. А вдруг — свой!
Трассы огня хорошо показывают направление, самолет исчез.
— Ты не попал в него?
— Нет, — отвечает Вася.
Когда уже все собрались на КП, где штурманы пишут донесения, а летчики их ждут, покуривая трубки, мой штурман спрашивает:
— Как писать в донесении: обстреляли «хвоста»?
— А никак не пиши. Черт его знает, «хвост» это или свой какой-нибудь несмышленыш.
А в это время, смотрю, Борисенко потихоньку у каждого спрашивает:
— Ребята, кто стрелял в меня?
— Я! — отвечаю.
— Да не мешай ты, я серьезно спрашиваю.
— А я серьезно отвечаю: в тебя стрелял я. — И рассказал, как это было.
— Как же ты, друг мой любезный, в меня стрелял?
— А откуда мне знать, что это именно ты, Женя Борисенко? Зачем увязался?
— У меня приборная доска разбита, пилотажные приборы выведены из строя… А по впереди идущему легче вести самолет. Эх, Степан, Степан! Ты же мою Елизавету Васильевну мог оставить вдовой!
— Нет, Женечка! Мой Вася прицеливался, чтобы в тебя не попасть. А глаз у него наметан, ты сам знаешь!
— Ну спасибо, Степан! А я хотел тебя сбить. И сбил бы, если бы не Давлетбаев.
…После того как с впереди идущего самолета дали очередь, Борисенко скомандовал штурману и стрелку открыть ответный огонь.
— Не надо, командир! Это Ил-4, — уверенно сказал Давлетбаев.
— Откуда ты знаешь, ведь далеко, трудно различить. Видел, как он рыскал? Разведчик, стало быть!
— Так ведь видно же, что Ил-4, у него даже правый мотор чихает, подбит он, домой тянет.
Так закончилось это небольшое недоразумение. А с Евгением Ивановичем мы стали называться побратимами, поскольку оба Ивановичи и вроде крещенные огнем, хотя первое боевое крещение мы получили с ним давным-давно.
…Да, Давлетбаевых у нас мало. Это эталон, по которому равнялись остальные стрелки, его наблюдательность, выносливость да к тому же и меткость ставили в пример остальным. Все эти качества со временем обрели многие воздушные стрелки. Все, кроме одного — давлетбаевского зрения. Зрение он имел, как говорят, кошачье. Он мог заметить в воздухе самолет противника значительно раньше, чем оттуда заметят его, а это уже большое преимущество.
Сам маленького роста и вроде щупленький, но крепко сбитый. Он кажется подростком, его даже в турели не видно, а он положит на лопатки любого сверстника — в прямом и переносном смысле. В воздухе — это гроза фашистов. Турель у него во время боя буквально играет. В сражении он хладнокровен и точен, каждое его движение рассчитано, будто на охоте, стреляет по-снайперски. На земле он скромен, добродушен. В разговоре находчив, большой — остряк и юморист. Всегда с улыбкой, всегда с шуточкой, но замечания его, как и выстрелы в воздухе, всегда попадают в цель.
— Слушай, Сагындык, почему ты так хорошо видишь ночью, — спрашивают его товарищи.
— Почему, почему? Потому что мне надо хорошо смотреть, иначе меня фашист раньше увидит и собьет. А мне этого очень не хочется. Да к тому же я в самолете не один, я ответствен за жизнь и благополучие всего экипажа.
— А если серьезно?
— А если серьезно, не знаю. Я — казах, степной человек. У нас все такие. Говорят, мы такие зрячие потому, что не потребляем соли.
— Так без соли пища же невкусная!
— Невкусная — не ешь. А когда будешь голоден, знаешь как будет вкусно. У нас, казахов, говорят: голод — лучшая приправа к пище.