Да, крепкий орешек достался нашей дивизии — этот объект вблизи Орла. Ни на одной другой цели мы не несли в каждом полете столько потерь. Никакая другая цель не защищалась таким плотным прицельным и заградительным огнем зенитной артиллерии, как этот объект.
Очень больших усилий и затрат стоила нам битва на Курской дуге. Казалось, это высшая точка напряжения нашей авиации, да и не только авиации. Потери не прекращались. Редко кто из нас возвращался с боевого задания без пулевых, осколочных и рваных пробоин в самолете.
Командование принимало все новые меры и по нанесению более мощного удара по врагу и по обезвреживанию противовоздушной, в частности зенитной, обороны гитлеровцев над целью.
Вызывают меня как-то в штаб дивизии и дают персональное задание. Я должен появиться над целью в сумерках на 20 минут раньше начала бомбометания всех остальных самолетов, пройти три раза через весь город с разных направлений, равномерно распределив груз по целям. Основная моя задача — вызвать огонь на себя. Только и всего. Остальное зависит уже от других.
Подлетаю к цели. В небе ни одного разрыва, но земля в огне и копоти. Вот я на боевом курсе. Заработала зенитная артиллерия, начали щупать прожектора.
Пока я барражировал над городом, неутомимые и вездесущие «воздушные тихоходы» — самолеты По-2 носились над передним краем обороны немцев и девушки-штурманы забрасывали мелкими бомбами и гранатами вражеские батареи зенитных орудий и прожекторные установки.
За активное участие в освобождении города Орла нашей Первой гвардейской авиационной дивизии приказом Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами Союза ССР от 5 августа 1943 года присвоено почетное наименование «Орловской».
Дорогой ценой досталось нам это почетное наименование. Многих боевых товарищей мы не досчитались. А те, кто вышли из этой напряженной битвы живыми, были сильно переутомлены. Подходит как-то ко мне молодой крепыш — ветеран полка Герой Советского Союза летчик Алексей Гаранин и задает вопрос:
— Товарищ майор, скажите, как вы выдерживаете такую боевую нагрузку, ведь у вас же, я знаю, спина побита? А я здоров, и то меня уже ноги не носят. Когда-то делал по три, а иногда и по четыре вылета в ночь, а сейчас еле два выдерживаю.
Да, с побитой спиной на Курской дуге я больше двух полетов за ночь не выдерживал. Всю войну я летал с травмой позвоночника, о которой, пожалуй, стоит рассказать.
В начале войны наш полк стоял на одном из южных аэродромов страны. Здесь он формировался, осваивал новую технику и готовился к дальним полетам. Но создавшаяся обстановка — приближение линии фронта — вынуждала нас покинуть это место и перебазироваться в глубь страны.
Это было в конце июля месяца. Летели мы строем на высоте четырех тысяч метров. Погода летная, безоблачная — все благоприятствовало успеху перелета. И вдруг…
Бросилось в глаза ненормальное показание приборов. Правый мотор работал с перегревом. Принятые мною меры положения не изменили. Я вышел из общего строя и взял курс на запасной аэродром. Мотор загорелся. За нашим самолетом тянулся шлейф черного дыма. Заметив это, из строя вышел мой друг Александр Краснухин, с которым мы вместе служили после окончания летной школы, вместе работали в ГВФ и вместе провоевали всю войну до самой Победы. Он решил проследить и помочь мне, если потребуется.
Летели мы, постепенно снижаясь, но до запасного аэродрома не дотянули. Я решил садиться просто в поле, штурман Василий Лабонин отсоветовал — не успеем, горело уже все крыло, и я подал команду покинуть самолет. Высота — 1000 метров.
Первым выпрыгнул штурман. В задней кабине тоже команду приняли, молчание — значит выпрыгнули. Теперь моя очередь. Я открыл колпак кабины. И в это время сквозняком потянуло пламя прямо на меня, обожгло ресницы. Надо немедленно покинуть самолет. Режим полета нарушен, самолет опустил нос, скорость нарастает. Я приподнялся, чтобы выбраться из кабины, а меня встречным потоком воздуха прижало к спинке сиденья, преодолеть его у меня сил не хватило. Схватился за штурвал, чтобы изменить режим полета, но глаза ничего не видят, и я снова рывком поднялся с сиденья. Чуть выше продвинулся, но дальше — никак. Тогда я поднял ноги, уперся ими в приборную доску, вывернулся боком к потоку воздуха, и меня выбросило из самолета.
Приземлился я на вспаханное поле почти у самого оврага. Невыносимая боль в спине, но сознание не потерял. Огляделся. За оврагом маленькая деревушка — дома в один ряд огородами к оврагу, за деревушкой, метров через пятьдесят, ржаное поле. В начале этого поля и взорвался мой самолет и разлетелся мелкими осколками, один хвост остался торчать на месте взрыва. В воздухе, уплывая и увеличиваясь, поднимался огромный клуб дыма.