— Слушай, Сагындык, почему ты так хорошо видишь ночью, — спрашивают его товарищи.
— Почему, почему? Потому что мне надо хорошо смотреть, иначе меня фашист раньше увидит и собьет. А мне этого очень не хочется. Да к тому же я в самолете не один, я ответствен за жизнь и благополучие всего экипажа.
— А если серьезно?
— А если серьезно, не знаю. Я — казах, степной человек. У нас все такие. Говорят, мы такие зрячие потому, что не потребляем соли.
— Так без соли пища же невкусная!
— Невкусная — не ешь. А когда будешь голоден, знаешь как будет вкусно. У нас, казахов, говорят: голод — лучшая приправа к пище.
Мудрые советы, ничего не скажешь, и мудрость эта подтверждается жизнью: все невкусное — от пресыщения, в том числе и сама жизнь. «Понимать надо», — утверждает Сагындык Давлетбаев, русский казах, как он с гордостью себя называет.
Молодое пополнение летных экипажей все прибывало. Появилась возможность образовать новые части и подразделения. На базе- опытного летного, технического и административного состава 2-го гвардейского авиаполка был образован 16-й гвардейский полк. Мы с Женей Борисенко получили повышение — оба стали командирами эскадрилий. Правда, стали служить в разных полках. Встречались редко, хотя связи не теряли.
На Курской дуге
Новое назначение, новые заботы, особенно с молодыми экипажами, не имеющими боевого опыта, да и летного тоже. Ребята горячие, рвутся в бой — не удержишь. Сделав 5—10 боевых вылетов, считают себя уже опытными, но глядишь — один, другой не вернулся. Командование вводит для них некоторые ограничения: не выпускает в плохую погоду, поначалу посылает на второстепенные малозащищенные цели, и все равно без потерь не обходится. Война! А на войне как на войне: не ты врага, так он тебя.
Напряжение все нарастало. Впереди — сражение на Курской дуге. К этой битве мы тщательно готовились и ждали приказа. Готовил и я свою эскадрилью, в составе которой была одна молодежь. Два экипажа — Шабунина и Чижова — имели по 10–12 боевых вылетов и считали себя уже почти «стариками», и три — недавно прибывших, только что приступили к боевой работе.
Первая ночь нашего налета на вражеские войска 5 июля прошла удачно: все выполнили задание и вернулись домой. Погода установилась безоблачная. Время полета всего три с половиной часа. Только и летать молодым, начинающим. Но зенитная оборона гитлеровцев над целью была такой мощной, что мы уже на вторую ночь 6 июля понесли потери, в моей эскадрилье не вернулось два экипажа, их сбили над целью зенитным огнем.
Осталось четыре экипажа и среди них один молодежный. Командир летчик Савельев — безусый юноша лет двадцати. Совсем еще мальчишка. Жаль было выпускать его на задание. Но лететь надо. Долго беседовал я с ним перед полетом, рассказывал о характере немецкой обороны, о том, как маневрировать в зоне зенитного огня, о бдительности в воздухе, да разве можно все передать словами? Только собственный боевой опыт может научить воевать по-настоящему.
7 июля планировалось два боевых вылета.
Горючего в обрез, полная загрузка бомб, взлет на заходе солнца, высота бомбометания — четыре тысячи метров.
Взлетает первая эскадрилья, вторая. Пошли на взлет мои соколы, передо мной выруливает на старт Савельев, я взлетаю последним. Некоторое время вижу его, потом сумерки сгустились.
Подходим к цели вблизи Орла. Обшаривают небо лучи прожекторов, их много, очень много. Одни нервозно рыщут, другие, схватив в клещи очередную жертву, образовали на ней конус световых лучей. Много таких конусов. Интенсивно бьет зенитная артиллерия. Небо все покрыто дымовыми комками от разрывов. Едкий запах порохового смрада. Земля в огне. И небо в огне.
Естественное стремление каждого летчика — уйти повыше от разрывов. Но здравый смысл подсказывает, что это не всегда целесообразно. Здесь простой расчет. Если я лечу ниже разрывов, то рискую быть сбитым только прямым попаданием крупнокалиберного снаряда, что маловероятно. А если лететь над разрывами, то шансы быть сбитым увеличиваются. Снаряд, разорвавшись ниже полета самолета, поражает значительно большее пространство. Все опытные летчики в подобной обстановке предпочитают лучше попасть под огонь малокалиберной артиллерии, чем крупнокалиберной.
Иду чуть ниже зоны разрывов. И вдруг меня ослепила вспышка огня. Снаряд разорвался у самого носа самолета, но чуть выше. Я даже вздрогнул и откинулся назад, но… Самолет продолжает лететь, значит, все в порядке. А будь я чуть выше — был бы сбитым.
Впереди, выше моего полета на фоне вечернего неба виднеется силуэтик самолета, а вокруг рвутся снаряды. Сразу подумалось — это мой Савельев, опытный так действовать не станет. «Куда тебя нелегкая несет, ниже, спускайся ниже», — подсказываю я про себя, связи у нас друг с другом не было. И вдруг — мощный взрыв. Снаряд, надо полагать, попал под бомболюки с еще не сброшенными бомбами, и там, где недавно был виден силуэтик самолета, — ничего не осталось. Огромный клуб черною дыма да мелкие клочья от самолета замелькали в воздухе и скрылись во мраке ночи.
«Неужели Савельев?» — горько подумал я. Даже если и не он, то все равно кто-то из наших товарищей. Прямо на глазах! Но это был Савельев.
Да, крепкий орешек достался нашей дивизии — этот объект вблизи Орла. Ни на одной другой цели мы не несли в каждом полете столько потерь. Никакая другая цель не защищалась таким плотным прицельным и заградительным огнем зенитной артиллерии, как этот объект.
Очень больших усилий и затрат стоила нам битва на Курской дуге. Казалось, это высшая точка напряжения нашей авиации, да и не только авиации. Потери не прекращались. Редко кто из нас возвращался с боевого задания без пулевых, осколочных и рваных пробоин в самолете.
Командование принимало все новые меры и по нанесению более мощного удара по врагу и по обезвреживанию противовоздушной, в частности зенитной, обороны гитлеровцев над целью.
Вызывают меня как-то в штаб дивизии и дают персональное задание. Я должен появиться над целью в сумерках на 20 минут раньше начала бомбометания всех остальных самолетов, пройти три раза через весь город с разных направлений, равномерно распределив груз по целям. Основная моя задача — вызвать огонь на себя. Только и всего. Остальное зависит уже от других.
Подлетаю к цели. В небе ни одного разрыва, но земля в огне и копоти. Вот я на боевом курсе. Заработала зенитная артиллерия, начали щупать прожектора.
Пока я барражировал над городом, неутомимые и вездесущие «воздушные тихоходы» — самолеты По-2 носились над передним краем обороны немцев и девушки-штурманы забрасывали мелкими бомбами и гранатами вражеские батареи зенитных орудий и прожекторные установки.
За активное участие в освобождении города Орла нашей Первой гвардейской авиационной дивизии приказом Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами Союза ССР от 5 августа 1943 года присвоено почетное наименование «Орловской».
Дорогой ценой досталось нам это почетное наименование. Многих боевых товарищей мы не досчитались. А те, кто вышли из этой напряженной битвы живыми, были сильно переутомлены. Подходит как-то ко мне молодой крепыш — ветеран полка Герой Советского Союза летчик Алексей Гаранин и задает вопрос:
— Товарищ майор, скажите, как вы выдерживаете такую боевую нагрузку, ведь у вас же, я знаю, спина побита? А я здоров, и то меня уже ноги не носят. Когда-то делал по три, а иногда и по четыре вылета в ночь, а сейчас еле два выдерживаю.
Да, с побитой спиной на Курской дуге я больше двух полетов за ночь не выдерживал. Всю войну я летал с травмой позвоночника, о которой, пожалуй, стоит рассказать.
В начале войны наш полк стоял на одном из южных аэродромов страны. Здесь он формировался, осваивал новую технику и готовился к дальним полетам. Но создавшаяся обстановка — приближение линии фронта — вынуждала нас покинуть это место и перебазироваться в глубь страны.
Это было в конце июля месяца. Летели мы строем на высоте четырех тысяч метров. Погода летная, безоблачная — все благоприятствовало успеху перелета. И вдруг…
Бросилось в глаза ненормальное показание приборов. Правый мотор работал с перегревом. Принятые мною меры положения не изменили. Я вышел из общего строя и взял курс на запасной аэродром. Мотор загорелся. За нашим самолетом тянулся шлейф черного дыма. Заметив это, из строя вышел мой друг Александр Краснухин, с которым мы вместе служили после окончания летной школы, вместе работали в ГВФ и вместе провоевали всю войну до самой Победы. Он решил проследить и помочь мне, если потребуется.