Отрываясь от книжки и глядя в окно, в котором отражались языки пламени из открытой печки, Поля, в который уже раз, против своей воли, видела длинный больничный коридор и в конце его — стеклянную дверь с легонькими голубенькими занавесками. Там, за дверью, в маленьком белом кабинете, ее долго держал пожилой доктор. Короткими сильными пальцами щупал и мял ногу, заставлял приседать, ходить перед ним, близоруко щурясь, пристально разглядывал большие и черные рентгеновские снимки. Отложил их в сторону, стянул с головы высокий накрахмаленный колпак и просто, по-домашнему, сказал:
— Ну что, девочка моя, подлечили вас основательно и надолго. Это я вам говорю точно. Езжайте домой, трудитесь и постарайтесь к нам больше не попадать.
Доктор посмотрел в сторону и аккуратно кашлянул в кулак. Поля не уходила.
— До свидания, — добавил доктор.
И Поля вышла. Поняла, что больше доктор ничего не скажет. И ждать больше нечего. А ждала, что он пообещает ей исправить хромоту, просила его об этом все время, пока лежала в больнице, доказывала, что такое делают, показывала журнал, где как раз про это было написано, но доктор лишь успокаивал ее и разводил руками. Медленно уходила она по коридору от стеклянной двери с голубенькими занавесками и в окнах, в такт ее неровным шагам, то показывались, то исчезали голые макушки тополей.
С работы Фаина вернулась поздно. Широко распахнув двери, она недоуменным взглядом окинула прибранную комнату, увидела Полю и прошла к сундуку прямо в сапогах, оставив на чистом полу крупные, мокрые следы. Опустив книгу, Поля с ожиданием, снизу вверх, смотрела на мать.
— Утром приехала? — Фаина широкой ладонью обхватила голову дочери и прижала к себе. Приткнувшись лицом к влажной фуфайке, пахнущей сосновой смолой и дымом, Поля даже дыхание затаила, желая продлить как можно дольше это мгновение. Но мать сразу же отошла, под порогом стала стаскивать сырые, набухшие сапоги. Закинула их сушиться на печку и зябко скрестила на груди руки:
— Чертова погода! Зуб на зуб не попадает! Васька, давай в магазин.
Вася поднял голову, словно проснулся, хлопнул глазами и медленно стал подниматься с корточек.
— Да я б давно… денег-то…
— А пятерку куда дел? Пропил, зараза!
— Дак ее вчера… это… сама же…
— Да ладно, чучело горохово! — Махнула рукой и прошла в другую комнату, открыла комод и из самого дальнего уголка, куда Вася утром не догадался добраться, вытащила деньги. Он следил за ней внимательными, загоревшимися глазами. Получив мятую бумажку, сразу засуетился, фуфайку — на плечи, сапоги — на босу ногу, и быстро смотался, двери за ним весело состукали.
Фаина устало охнула и опустилась на табуретку, прикрыла глаза, словно собиралась задремать. И так, не открывая глаз, отрывисто спросила:
— Как там, в больнице, что сказали?
— Говорят, что подлечили хорошо. На работу мне куда-нибудь надо.
— О-ох, работница, сиди дома пока, до весны, там видно будет.
Фаина замолчала и больше уже ни о чем не спрашивала. Молча они просидели до прихода Васи, который мухой обернулся до магазина и обратно. Сели ужинать. Привычно и молча Фаина с Васей выпили, быстро, на глазах захмелели и закричали друг на друга, споря о том, куда девалась вчера пятерка. Поля, вернувшись на старое место, на сундук, посидела, слушая их ругань, хотела дальше читать книжку, но смысл прочитанных слов не доходил. Тогда она незаметно оделась и вышла на улицу. Темный и узкий переулок уводил ее к Оби. Резиновые сапоги были старенькими, один протекал и она прижималась к самому забору, где было посуше, придерживалась за холодные, осклизлые жерди.