Никаких явных протестов против разрушения тех церквей, которые были разрушены с определенной целью, насколько я помню это сейчас, тогда не было. Лично я за всю свою, теперь уже немалую жизнь, начиная с 5-ти летнего возраста, с которого уже помнятся многие события, был свидетелем разрушений только двух церквей. Это было в Ростове — Ярославском в 1930-х годах. Одна из разрушенных тогда церквей стояла на углу Ленинской улицы, напротив основного тогда здания сельскохозяйственного техникума. Вокруг него располагалось небольшое, уже тогда недействующее кладбище. После разрушения той церкви на её месте было построено здание общежития студентов сельхозтехникума. Это здание и общежитие в нем существует, наверное, и сейчас. По крайней мере, оно существовало еще три-четыре года тому назад. То есть, церковь была разрушена не бездумно и не бесцельно.
Вторая небольшая церковь, начало разрушения которой, вернее, её колокольни, происходило у меня на глазах, располагалась рядом с городским стадионом, чуть севернее его. Стадион тот существует и сейчас. На том стадионе в тот момент происходил футбольный матч, и зрители были каким-то путем оповещены о том, что сейчас будут взрывать рядом стоящую церковь. Действительно, было видно: у основания одной из колонн колокольни что-то горело. Мы, мальчишки, как узнали о предстоящим взрыве, больше смотрели на этот огонек, чем на футбольный матч. Но огонек горел и горел, и ничего не происходило. Мы, да и многие из публики, перестали уже смотреть на колокольню, переключив свое внимание полностью на футбольный матч. Но вдруг раздался взрыв, все обернулись в ту сторону, и было видно, как медленно оседает верхняя часть колокольни вместе с её крышей.
Вскоре разнесся слух о том, что там, на колокольне придавило инженера с паточного завода, руководившего взрывом, который полез на колокольню проверить, почему нет взрыва. Через несколько минут мимо притихшего стадиона проехала конная карета скорой помощи, увозящая полулежавшего человека в сторону городской больницы. Думаю, не только у меня — у многих, наверное, мелькнула мысль: Бог его наказал за разрушение церкви. Но никакого ропота или протеста против разрушения церкви не было слышно в те годы. У меня, неверующего, и сравнительно недавно возникала мысль о наказании Богом человека, покушавшегося на целостность церковного сооружения.
Однажды в деревне, где я бываю уже более 40 лет каждый год, сын очень близкого мне человека, собравшись жениться, попросил меня съездить в другую деревню, пригласить своего дружка быть шафером на свадьбе. Приехали, а мать предполагаемого шафера в слезах сообщила, что его уже нет на свете, и рассказала о недавнем трагическом событии. Какие-то москвичи, остановившиеся у церкви, увидев недалеко парня, стали упрашивать его снять с колокольни железный крест, обещав хорошо заплатить за крест. Тот, будучи навеселе, сразу согласился. Его мать, находившаяся тут же, стала его отговаривать, стыдить за согласие на плохое дело. Не послушался, полез. И когда уже подбирался к кресту, сорвался и на глазах матери разбился.
Услышав эту историю, я невольно произнес: «Да не посягай на крест!». Подумалось еще, что после наблюдения двух-трех подобных случаев, не очень твердо неверующий человек, становится верующим в Бога. В Ростове же на том месте, где стояла колокольня, была построена парашютная вышка. В то время парашютные вышки строились по всей стране, наверное, в каждом городишке, в каждом рабочем поселке. Дело воспитания смелой, здоровой молодежи было поставлено тогда на должный уровень. Но среди взрослого населения, то есть выросших в иной социальной среде, любителей прыгать с парашютом, даже лишь с парашютной вышки, было немного.
Однажды я был свидетелем такой картины. Меня, тогда двенадцатилетнего, когда я находился в детском санатории в Нерехте, премировали на День авиации 18 августа прыжком с парашютной вышки в городском саду. Когда я залез наверх, к площадке, с которой прыгают, то увидел мужика с надетыми лямками парашюта, который то подходил к краю площадки, то отходил от неё. Я, поднявшийся для прыжка, видно, помог принять ему решение: он, расстегнув лямки парашюта, передал их мне. После того, как на мне приладили лямки парашюта я, не задумываясь, сиганул вниз с чувством превосходства над взрослым человеком и приземлился, не упав под одобрительные возгласы моих приятелей. К сожалению, после войны парашютные вышки так и не возродились у нас.
Заканчивая разговор о том, кто и зачем разрушал при коммунистах церкви, отмечу еще один штрих этого явления. Помню, как перед сеансом кино в клубе паточного завода, все в том же Ростове, по рядам зрителей ходил подписной список требующих закрыть какую-то церковь. Может быть ту самую, разрушение которой мне и пришлось наблюдать. Взрослые-то не очень под ним подписывались, а мы, мальчишки сделали это охотно. Этим я хочу сказать, что просто так церкви, по крайней мере, в 1930-х годах, не закрывали. В том случае, когда в этом возникала нужда, власть старалась спросить мнение народа. Конечно, очень много зависело от того, кто и как это мнение спрашивал. Все в конечном счете упиралось в порядочность человека.
Разрушенных церквей мне приходилось видеть за свою жизнь, конечно, больше, чем две, хотя и немного. Больше видел заброшенных, бесхозных церквей, на колокольнях которых взрастали молодые березки. Но почему церкви разрушались, и кто их разрушал, следует сначала разобраться. И следует все же помнить, что основная масса русских церквей, тем более монастырей, сохранилось до наших дней. Многие из них при Советской власти реставрировались, поддерживались в хорошем состоянии как исторические сооружения. На восстановление некоторых, пострадавших от стихийных бедствий тратились немалые деньги. Примером тому — кремль древнего Ростова — Ярославского, сильно пострадавший от небывалого урагана в 1953-ем году. Возникший тогда рядом на озере невиданной силы смерч пронесся над кремлем, причинив ему огромные разрушения. По сообщению газеты того времени «Ни одного купола не осталось на соборах, все унесло в озеро».
Правительство немедленно выделило очень большие по тем временам деньги на реставрацию кремля, и он был восстановлен ярославскими реставраторами под руководством замечательного архитектора-реставратора В.С.Баниге. Купола соборов кремля возродились в том виде, какой они имели в XVII веке.
ВОПРОСЫ И ВЕРСИИ
После того, как удалось познакомиться со старинной книгой Б.Эдинга «Ростов Великий. Углич...» возникли некоторые предположения, — почему имя и могила ростовской княгини Марии преданы забвению. Церковные иерархи хотят и, чувствуется, давно захотели, еще в 13-м веке, забыть ее имя и все то, что с ней связано — имя её напоминает о святотатстве церковников по отношению к ней и её сыну, князю Глебу, после его смерти.
Но остался без ответа давно возникший главный вопрос: почему по отношению к ней и её сыну в прошлом было допущено святотатство? И почему забвение её имени и патриотических деяний не возбудило протестного интереса у широкого круга исследователей — историков и просто у общественности, гражданского интереса? В моем представлении вырисовывается такая версия, могущая объяснить кощунственный акт ростовских архиереев далекого прошлого. После покорения Северо- восточной Руси татаро-монголами в 1237 году и Великий князь, и многие другие князья Руси приняли новую политическую стратегию: покориться завоевателям, платить им дань, жить с ними в мире и использовать такую ситуацию для отражения нашествий на Русь поляков, литовцев, тевтонских рыцарей и, вообще, всего католического Запада.
Возникновение такой стратегии у самих русских князей в 13 веке обосновывает, мне кажется, достаточно убедительно, Вадим Кожинов в своей книге «История Руси и русского слова». Во многих местах книги он четко формулирует свое понимание взаимоотношений русских князей с правителями Золотой Орды, начиная со второй половины XIII века. Например, на стр. 66 в параграфе «Монголы и Русь» он пишет: