Такие просьбы были связаны со следующими обстоятельствами. Взрыватель у фугасно-осколочного снаряда закрыт спереди специальным предохранительным, навинчивающимся колпачком. Когда стреляешь с ним, снаряд действует как фугасный, то есть взрывается углубившись в землю. Если колпачок свинтить, то оголяется тонкая чувствительная мембрана взрывателя, и снаряд взрывается при малейшем соприкосновении с препятствием, то есть на поверхности препятствия и действует, как осколочный. Когда в мишень-щит попадает снаряд с колпачком, он оставляет в щите лишь отверстие и взрывается за щитом, не разрушая его, полигонный наряд доволен, «загорает».
Когда же снаряд без колпачка попадает в щит, то взрывается практически действует мгновенно и разносит щит вдребезги. Тогда тем, кто обслуживает мишенную обстановку приходится делать новый щит-мишень. Поэтому они и просят стрелять только снарядами с колпачком. Но куда там. Попадание в мишень снарядом с колпачком — эффект не тот. Результат выстрела видит только тот, кто смотрит в хороший бинокль или в подзорную трубу и обнаруживает отверстие в щите, другие этого не видят. Мы и любили всегда стрелять по мишеням снарядами без колпачка. Если попал — щит вдребезги, всем это хорошо видно. И проверяющий доволен уровнем стрелковой подготовки проверяемого подразделения, и твой командир, и на тебя смотрят, как на мастера своего дела. Иногда сам руководитель стрельб строго-настрого запрещал стрелять без колпачка. Тогда стреляющий с заряжающим делали так. Заряжающий, показав командиру, заглянувшему в люк, снаряд с навинченным колпачком, обернувшись, успевал свинтить на несколько «ниток» колпачок, заранее им ослабленный на резьбе, и только тогда посылал унитарный патрон в казенник пушки.
Во время полета вращающегося снаряда до цели колпачок успевал самопроизвольно свинтиться и к моменту удара в цель снаряд оказывался без колпачка. Тут тоже многое зависело от опыта заряжающего: на сколько оборотов свинтил колпачок, легко ли он будет свинчиваться дальше. Колпачок мог и не свинтиться до конца в воздухе, если он дальше свинчивался туго. Надо было предварительно покрутить его туда- сюда и убедиться, что он будет свинчиваться свободно. В этом деле, хотя и были уже довольно опытными, тем не менее, однажды познали еще неизвестное ранее явление. Стреляли, как это часто бывало, перед какой-то комиссией. Стреляющий сам и заряжал пушку.
До меня было несколько промахов по щиту, и я решил реабилитировать наши стрельбы. Свинтил колпачок совсем, затем снова его навинтил на полтора — два оборота резьбы, загнал снаряд в казенник ствола, сел за прицел, тщательно прицелился и нажал на электроспуск. После выстрела несколько секунд в прицеле ничего не видишь из-за порохового дыма, но когда дым чуть рассеялся, вижу щит стоит целехонький. Такого конфуза у меня еще никогда не было. Слышу за танком какой- то необычный шум. Выглянул из люка и вижу: все присутствующие собрались в кучу и что-то возбужденно обсуждают.
Оказалось, мой снаряд рванул в воздухе, всего в метрах 80 — 100 от танка, и осколки прошелестели рядом с наблюдающими стрельбу, к счастью никого не задев. Теперь идет обсуждение возможных причин случившегося. Одни считают, что был неисправен взрыватель снаряда, другие высказывали предположение, что снаряд мог попасть случайно, в подвернувшуюся птичку. Стрельба между тем была прекращена, расследованием этого инцидента занялась комиссия вместе со штабниками. Стреляли мы не своими снарядами, а специально выделенными со склада для стрельб. Наверное там тщательно проверили все снаряды и выборочно опробовали, стрельбой. Но результаты таких проверок до нас обычно не доводили. Мы же в своем экипаже тщательно обсудили этот случай и выдвинули свою версию необычного взрыва снаряда: он мог натолкнуться мембраной на свой же защитный колпачок, если он был свинчен менее, чем на один оборот до конца. Тогда же вспомнили два случая, когда снаряды взорвались в стволах самих орудий.
Первый случай произошел в Прибалтике, еще до вступления бригады в бои, когда наша танковая рота только что прибыла на фронт. Был я свидетелем и еще одного случая с разрывом пушки. Случилось это в тот момент, когда после недельного стояния под Дойчендорфом, так и не поддавшемуся нам после двух танковых атак и одной пехотной, о чем я уже подробно писал. Как только экипажи танков получили команду покинуть исходную позицию, выйти на опушку леса и встать в походную колонну, все кроме механиков-водителей вылезли из танков, чтобы поразмяться, пообщаться друг с другом. Тут и возник в одной из собравшихся компаний спор между заряжающим и стреляющим одного из экипажей. Кто-то из них еще днем заметил на стволе пушки небольшую вмятину, видимо, от осколка близко разорвавшегося снаряда и стал утверждать, что стрелять из пушки нельзя, ствол разорвет. Его же напарник-оппонент доказывал: ничего подобного, не разорвет, не из таких стреляли. Часть окружающих поддерживала одну сторону, часть — другую.
В споре начали участвовать и сержанты и офицеры — командиры танков. Дело дошло до комбата. Тот отдал такое распоряжение: танк отвести в сторону, в танке быть только стреляющему, вывинтить из фугасно-осколочного снаряда взрыватель и произвести выстрел в сторону противника. Да не забыть посмотреть, нормальный ли будет откат орудийного ствола.
У ствола пушки со стороны заряжающего имелся специальный шпенек, он входил в прорезь рейки индикатора отката, которая была приварена к люльке пушки, и при откате ствол отодвигал ползунок на величину отката ствола. Одной из строгих обязанностей заряжающего было следить за откатом ствола пушки и громко докладывать и командиру орудия и командиру танка о том, что «откат нормальный» или «откат увеличенный», если таковой обнаруживался.
У меня за всё время боев и вообще за время стрельбы из пушки откат был в норме и я всегда докладывал — «откат нормальный». Как только танк отъехал в сторону, все находящиеся и на земле, и высунувшиеся из люков, устремили пристальные взгляды на ствол пушки, потому как многие уже заключили пари в споре — разорвет или не разорвет ствол. Я в тот момент стоял на башне танка, вяло отбивая чечетку. Раздался выстрел... и три огромных куска ствола пролетели над танками, едва не посшибав стоящих на башнях, они посыпались с башен, как горох. Все замерли, переживая за стрелявшего: жив ли? В это время люк башни приподнимается, оттуда высовывается человек и громко докладывает: «откат нормальный!» Весь народ дружно грохнул смехом, многократно повторившимся. После напряженной недели торчания (и днем и ночью) в танках, на холоде (было начало февраля) невдалеке от противника, с открытым правым флангом, это был первый от души смех расслабления, который, я думаю, услышали и немцы.
И еще раз пришлось мне близко иметь дело с танком, у которого была разорвана пушка. Буквально на третий день после того, как мы снова погорели в танке на окраине немецкого местечка Ляук, меня с кем- то, находившимся со мной рядом у штаба танкового батальона, срочно посадили в подъехавший танк с разорванной букетом пушкой. Задание: самым срочным образом лететь к такому-то месту. Там остатки нашего батальона ведут очень тяжелый бой и надо поддержать атакующие танки хотя бы пулеметным огнем, увеличив на одну единицу количество атакующих танков, в качестве давления на психику врага. Все остальное в танке было исправным. Спешим туда, куда нам указали по крупномасштабной карте. Кругом снует народ, автомашины, и не чувствуется, что совсем рядом где-то идет тяжелый бой. Смеются над нашим танком — уродом. Но в бою на нем нам так и не пришлось побывать. Немцы начали отступать, преследовать их без разведки наши не стали.