Я тоже посмотрела на темную гряду елей. Я могла представить, как колышутся их густые ветки, как тихо перешептываются духи между собой, как встряхиваются шляпки грибов, становясь маленькими морщинистыми дедушками, как Драгомир, сидя на своем троне из дубовой коры, с улыбкой слушает паука, играющего на струнах своей паутины. Но путь туда отныне был мне закрыт. Лес страшен в своем гневе, и мне захотелось предупредить мальчика обо всем. Сказать ему о том, что ждет его, если он свернет с тропинки, что будет, если он набредет на берлогу, в которой живет совсем не медведь, что случится, если он оступится на болоте, когда пойдет за морошкой.
Но, глядя на темнеющий вдали лес, я не сказала ни слова.
Глава 7
Было холодно, сыро и противно. Слишком рано облетевшие деревья царапали ветками лицо, рвали платье, потому что мы сбились с тропы. Кто бы сомневался, что назвается. Вы только вдумайтесь — голые деревья ранней осенью.
Реджинальд ехал впереди, хотя я бы скорее предпочла занять его место. Уж мне-то было известно — лесные нападают всегда сзади, бесшумно и безжалостно.
Обычно в таких случаях можно хотя бы сказать «а вот начиналось всё совсем иначе…». К счастью, или к сожалению, в нашем случае всё начиналось не менее ужасно.
— Я не поеду через этот лес! — категорично заявила я, пока мой конь переминался с ноги на ногу от холода.
— Ника, повторяю в десятый раз, другой дороги просто нет! — уже начинал злиться Реджинальд. Русые волосы в этот раз были стянуты купленным на ярмарке ремешком.
— Редж, этот лес болен, неужели ты не видишь?!
Мужчина покачал головой:
— У нас нет другого выбора. Мы должны прибыть к отцу через неделю — если срежем через этот лес, сможем вовремя нанять летающего ящера, пока их не разобрали.
Реджинальд говорил мягко, не в своей обычной категоричной манере. И не мудрено — после встречи с тем мальчиком, Никифором, я рыдала в мешок с провиантом две ночи подряд, после чего Редж отобрал у меня его, заявив, что не может уже есть соленый хлеб, докопался до истины, и устроил мне беседу часа на два. А на следующий день перестал отпускать ехидные и резкие фразочки по отношению ко мне.
Это к слову о пользе женских слез и об их воздействии на человеческих мужчин. На болоте-то хоть плачь, хоть не плачь, всяко в воде незаметно.
— Ты не понимаешь, от этого леса, от него… — меня всю передернуло. — За версту несет смертью! Чистой, незамутненной, смертью, я такой в жизни не встречала! Послушай, даже птицы не поют!
— Ника. Я уже сказал. Повторяю. Другой дороги нет.
— Этот лес мертв!
— Тем лучше.
— Это ещё каким образом? — возмущенно отбросила я поводья и сложила руки на груди.
— Таким — твой Драгомир, — Редж фыркнул в ответ на мое бормотание «он не мой» и продолжил. — Так вот, этот ваш леший, а чей уж он — это неважно, этот ваш леший наверняка успел разослать всем категоричные просьбы вернуть тебя, буде представится такая возможность, а…
— А его слова разнес сам ветер, — докончила я за него и нахмурилась. Об этом я не подумала.
— Я успел увидеть только ничтожную частицу мощи вашего леса, — серые глаза серьезно уставились на меня. — Но я скажу тебе, что ваши угодья едва ли не самые могущественные.
— И разумеется меня вернут, а тебя… — тут вариантов было столько, что я запнулась и задумалась. Редж, видимо, тоже перебирал возможные расклады, поэтому минут пять мы молча стояли у края леса, вся жизнь в котором давно застыла.
Реджинальд тронулся с места первым, и мне не оставалось ничего большего, как последовать за ним по заросшей тропе.
Теперь тропы не было. Я бы обиженно фырчала, если бы не старалась вести себя как можно тише. Думаю, не нужно лишний раз говорить, что мне было откровенно не по себе.
От деревьев шли волны холода, как будто в глубине этих черных стволов зарождалась сама зима. Правда, зарождалась — это очень плохое слово. Чтобы что-то зародилось, нужна хотя бы маленькая искорка жизни, а в этом забытом всеми месте её не было и в помине.
Сейчас я бы предпочла не иметь своей лошади, а сидеть впереди Реджинальда, закрывшись от всего мира за его широкой грудью. Вы только не подумайте, это не было ничем романтическим, просто лучше пусть убьют его, чем меня.
Это цинично, жестоко, не по-человечески, знаю. Но я ведь и не человек, верно? Будь я обычной смертной, я могла бы, наверное, искусно лгать, говоря о том, что я с радостью пожертвовала бы его жизнью за жизнь других. Хладнокровное убийство — это жестоко, я не приемлю этого. Из-за этого я сбежала с болот. Но всё же мы всегда хватаемся в первую очередь за свою собственную жизнь, и было бы глупо отрицать это.