А началось все с полевых учений, когда мы ставили противотанковые мины. Положили нас на снег, рядком, метров пять друг от друга, и велели копать в земле ямки. Попробуй-ка их зимой крошечной лопаткой откопать, когда землю ломом долбить нужно.
На мое счастье, под слежавшимся снегом обнаружилась готовая ямка, видать, осталась от прежних учений.
От радости, что не надо долбить, я полеживал да лопаткой ворочал, пусть издалека видят, что копаю. А тут ко мне направляются офицеры, двое: командир роты капитан Фурса, а с ним еще капитан — поверяющий.
О том, что он поверяющий, да еще из штаба округа, я узнал потом.
Поверяющий замедлил возле меня шаг и сказал:
— А вот боец уже все сделал! Есть время поговорить.
Он приказал мне не вставать, а сам вместе с капитаном Фурсой присел на корточки и стал меня спрашивать.
Поверяющий спросил меня, что делаю, зачем нужна ямка и все такое. Тон обращения был непривычно мягок и дружелюбен. Мне показалось даже, что он и вправду не знает, чего мы тут копаемся, и я стал ему популярно объяснять, что копание мое непростое — минируем по заданию сержанта Писли это место, условно, конечно, но как бы по-настоящему, против войск противника.
— Какого же противника? — спросил поверяющий. Какого рода войск?
— Да любого, — отвечал я, удивляясь, что он не догадывается, не знает элементарных вещей.
— Ну, а скажем, пехоты? — поинтересовался поверяющий.
— Конечно.
— Но мина-то у вас, кажется, противотанковая? — И он указал на круглую коробку, которая, на мой взгляд, была из-под кинопленки, но как бы изображала мину. О том, что коробка эта противотанковая, я как-то забыл. Теперь я вспомнил и сказал:
— Ну да. Она и пехоту, и танки может. Она все может.
Поверяющий, о котором я не знал, что он поверяющий, был явно лопух, я ничего не знал, а он подавно. Капитан же Фурсов рассеянно глядел но сторонам и нас будто бы не слушал.
— Вот как? Все? — удивился поверяющий. — А что же будет с танком, когда он наедет на вашу мину?
— Думаю, что разнесет на части, — с готовностью выдал я.
И поелозил по снегу. У меня стал замерзать живот, низ живота.
Да и надоело мне учить безграмотного капитана. Обратился бы он к сержанту Писле, тот бы ему все разъяснил. А нам не до мин в первые месяцы было, ведь бытует же солдатская поговорка: первый год служат за страх, второй — за совесть, а третий — кто кого обдурит! Так вот в первый год новобранцы ишачат за всю часть, а из нарядов не вылезают. Может, нам и рассказывали о минах, но я тогда в наряде был по кухне. А это наряд пострашней мины! Нужно тысячи маслянистых алюминиевых тарелок перемыть, картошки вручную несколько ведер начистить, пол размером с футбольное поле продраить, а под финал залезть в горячий котел и, задыхаясь там от гари и пара, выскоблить его до белизны. А он белым-то не был и в день своего рождения!
Вот что мы усвоили, пока читали нам мины. Но ротный наш, капитан Фурса, торопился поступать в военную академию, и ему нужны были наилучшие характеристики. А для этого уже должен был теперь постараться я.
Я и старался. Только у меня замерзал живот, низ живота. А если быть совсем точным, замерзло такое место, которое не надо бы отмораживать, если я собирался на гражданке жить полноценной мужской жизнью, иметь свою девушку. А я именно собирался все это делать. Да и вопросы были глупые, не стоили они того, чтобы отмораживать это место.
Он, например, спросил:
— А мотор у танка мина ваша взорвать может?
— Конечно, может, — отвечал я, поджимая ногу. Вроде бы стало теплей.
— А башню на танке? — спросил он ласково. Я вообще заметил, что поверяющий с каждым вопросом становился ко мне добрей и приветливей. Это меня и вдохновляло в моих честных ответах.
— И башню может!
— Ну то есть все может? — с восторгом спросил он.
— Все! Все! Как рванет, и к фигам! — сказал я.
Поверяющий восхищенно повторил за мной: «Рванет, и к фигам!»
Я кивнул, поднял глаза на ротного и обомлел: лицо его, несмотря на легкий мороз, покрылось красными пятнами.
А поверяющий с легкостью поднялся и со словами: «Рванет, и к фигам», — быстро пошел прочь, наш капитан бросился за ним.
А вечером меня вывели перед строем, еще вывели рядового Олехова и Зиновия Куцера, все из нашей роты, и капитан Фурса коротко, но выразительно объяснил, какие мы беспросветно тупые и ленивые, и неразвитые, и… И как нас надо учить, и уж он научит, на всю жизнь научит, так и знайте!
Он повернулся к сержанту Писле и сказал:
— Так научите же их! Да по-луч-ше! — и ушел.