И даже в те благие времена,
Когда Душа парила в наслажденье,
Та боль во мне бессменно сердце жгла,
Сойдя ко мне из бездны Мирозданья.
СВИРЕЛЬ:
Серёженька, ты думаешь, была
та боль за что-то наказаньем?
Иль свыше было сердцу то дано,
52
как знак Души, отмеченною Богом?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Тот Неба Знак вещал Душе о многом:
Что мне лететь до Светлого Порога;
И то, что мне Россия – вместо хлеба
Была дана, как грусть и как крещенье,
Чтоб помнил все её страданья наизусть,
исполнивши своё предназначенье.
СВИРЕЛЬ:
Скажи, Сергей, зачем в такие сроки –
как молния – сверкнуть и улететь –
Тебе была дана звезда Востока,
что уж со звёздной карты не стереть?
Зачем так краток был тот звёздный путь –
Взойти, блеснуть, сорваться, улететь!
Неужто Бог не мог предусмотреть
другой судьбы для грустного Поэта?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Ты знаешь, сам я думаю об этом –
Взойти, сверкнуть, взлететь и умереть! –
Что может быть нелепее при этом?
Что горестней для матери Поэта?
СВИРЕЛЬ:
Скажи: и для любимой, и для Музы,
Которую оставил ты, любя…
Священнее не ведал ты союза.
И слаще и трудней не ведал ты обузы,
Как этих строчек груз и преданность огня,
который задевает и меня!
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Да, соглашусь с тобою – верно, Муза
Рыдала вместе с матерью моей,
когда меня не стало.
СВИРЕЛЬ:
Но Музу ту Россией называло
Поэта сердце в те глухие времена,
когда ещё моя страна
Есенина почти совсем не знала.
Лишь чувствовала, бедная, она,
что он взойдёт, мелькнёт и,
Громкий зазывала в крестьянский рай,
Над головой своею вечный круг замкнёт.
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Не ведала, не знала, не гадала…
Уверен, что когда она рыдала,
Та горечь слёз на землю выпадала
и зёрнами благими проросла.
СВИРЕЛЬ:
И вот взошли есенинские всходы
в согласии и вопреки Природы.
И всходы те благую дарят весть:
ЕСЕНИН ЖИЛ, ЕСЕНИН ЖИВ, ЕСЕНИН ЕСТЬ!
26, 08, 1989.
ГДЕ ТЫ, РУСЬ?
В тьму ночную вперив очи,
Смотрит время, как сова.
53
Скоро новый стих начну я.
Отдохнула голова.
Как насос качает время
Сквозь себя поток светил.
Нелегко такое бремя.
Время! Я тебя простил,
Что меня ты обобрало,
Оборвало пух волос,
Дом родной разворовало,
Крепкий тын и жёлтый тёс.
Ни калитки, ни колодца
На застиранном лужку.
Вряд ли где ещё найдётся
По тропинке и рожку,
Чтобы утром в поле вынуть,
Крикнуть ветру: «Погоди!»,
Стадо древнее раскинуть
На серебряной груди
Росных трав. Затем под вечер
На малиновой заре
Каблучкам идти навстречу,
Бросив косу во дворе.
Пыль дорожную вдыхая
После грохота *«марусь»,
Меркнут очи, высыхая:
Где ты Русь, Святая Русь?!
Сергей ЕСЕНИН. 21,08, 1989.
Примечание: грохот *«марусь». «Маруся» – жаргонное словечко, означающее
Маруську, девчонку в чёрной кожанке. пришедшую на службу в ГПУ. (Так звали их в
народе)
По аналогии этот образ перенесён на чёрные воронки, в которых чекисты возили
политзаключённых.
Ворон, воронок – мрачный образ, несущий в фольклоре предчувствие смерти.
В литературу образ «чёрной маруськи» - тюремной машины ввела впервые Анна
Андреевна Ахматова в своей поэме «Реквием».
НОВАЯ РУСЬ
поэма-диалог
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:
Я знал Россию много лет,
разутую, раздетую, босую.
И сам когда-то, беден и раздет,
Пришёл в тот Питер, где нашёл Поэт
другую жизнь. Её рисую
в своих стихах уж много лет.
Но я не знал такую
Россию, Родину, которая светла,
как родничок в лесу,
и говорит стихами.
54
И шепчет мне стихи с планеты, не стихая.
Увы, такой России я не знал.
Она мне видится как женщина, как лебедь,
плывущий посередь озёр.
С неё я не спускаю взор.
И сердце, в радости объемля этот сон,
боится, что, взмахнув крылом,
умчится в высоту неведомое чудо.
Скажи мне, друг, ну, кто ты и откуда?
Себя, Россией, лебедь, назови,
Россией веры им любви!
СВИРЕЛЬ:
Я говорю стихами, это верно,
не зная, что Россией назовусь.
Но я лишь ученицею примерной
хочу твоею быть, о, Русь!
Есенин! Ты ошибся. Я только ученица,
в вышине великих чувств и мыслей я ищу ответа.
И, сопрягаясь с чувствами Поэта,
несусь к тебе, как малая пылинка Мирозданья.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:
О, ты, моё невинное созданье!