Дурманит взор и голову златую.
Хотя тебе я это не в укор, –
люби её, такую молодую!
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Да, Айседора любит. Это ей и в честь, и в славу,
и в укор, ей-богу!
Ну, а тебя, такую недотрогу,
Как мне пленить?
Ну, дай хоть только губы!
СВИРЕЛЬ:
Ах, ты мой маленький, ах, ты проказник мой!
Сыграть на жалости! Какая бездна чуда!
Скажи, родной, ну кто ты и откуда?
Плесну дождём – лицо своё умой
и слёзы осуши под лунным ветром.
Я не люблю, когда мужчины плачут, –
пусть даже за мильоны километров.
Мы эту жизнь с тобой переиначим.
Я не скажу тебе – не до любви,
что судьбы Мира больше нас тревожат.
А просто старость, видно, сердце гложет,
смиряя возмущение в крови…
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Впервые здесь такие речи
звучат укором совести моей,
62
пронзая Душу, ранят, но и лечат,
Собрав в пучок космических огней
Былые думы, нежность и Распятье
поставив предо мной на аналой.
И, вновь накинув платье,
я возвращаюсь к верности былой,
к своей святыне, Музе – Айседоре.
Покорствуя, роняю перед ней
Свой паланкин и снова на просторе
Былых раздумий и грядущих дней.
12 августа 1989. в ночь 44 стиха.
Татьяна-Свирель: Апрель 1991 года, 19-е число. Я заговорила с Мамочкой. Она мне
сообщает, что со Свирелью хочет поговорить Серёжа Есенин. (тетрадь312, 1990 г. стр. 58)
ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ДИАЛОГОВ
И Свирель говорит: Серёженька! Ангел ты мой синеокий, да не ошиблась ли я, принимая
сигнал?
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН: Нет, моя дорогая. Ты очень точно воспринимаешь мой сигнал. Хочу
передать тебе стих:
Пиши, мой друг, меняя всё на свете.
Идёт по жизни радостная новь.
Её не остановишь. Не заметить
Те перемены не позволит кровь,
Кровь россиян, горячая как лава,
Нет, не остыла и не утекла.
Она надёжна так же, как Держава,
Светлей луча, прозрачнее стекла.
Она поможет нам прозреть и, внемля
Иным Мирам, взлететь и не стареть.
Она и Дух, и мозг, и плоть объемля,
Поможет нам не стынуть, а гореть!
Ответь мне, пожалуйста, светлый ангел мой, Танюшка!
СВИРЕЛЬ:
Отвечу, мой родной.
Нарастание нови стремительно,
Как нежданный порывистый шквал.
Это чудно и удивительно,
Как бессмертие и обвал!
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Не удивляйся ничему, моя родная,
то ли будет!
Пророчу: скоро сил прибудет,
подобно Богу Самому!
СВИРЕЛЬ:
Родной мой, ты и есть мой Бог.
И нет реальнее на Свете.
Как Пушкин ты мне нежно светишь,
стихом являясь на порог!
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Я просто мечу строчки эти
63
в окно, открытое ветрам.
И, с ним мешая пополам
Огонь любви, гулять по Свету
зову тебя. И жду ответа.
Я равнодушен к похвалам.
Я этот стих беру в ладони
и подношу его к глазам.
Он, чем прозрачней и бездонней,
тем явней шепчет мне: «Сезам!»
Сезам, навеянный Россией
из давних лет, из давних мест.
В нём всё: смятение и крест,
и стон, и соль, и омут синий.
СВИРЕЛЬ:
Запуталась моя Россия
в грехах, в безверье, в суете.
Подходит к гибельной черте.
А сердце ведает Мессию…
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Не плачь, мой друг, бывали годы,
Когда не лучше жил народ.
И мы молили у Природы
Убавить страхов и невзгод.
СВИРЕЛЬ:
Родной, давай поговорим
об Инь и Ян, – светлее тема!
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Скажу: О, трепетная лань…
Чего, однако, захотела…
СВИРЕЛЬ:
Не хочешь! Или отошло
горение, иль стих не льётся?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Со мною, друг мой, остаётся
моё былое ремесло.
СВИРЕЛЬ:
Ты о каком же ремесле,
мой друг желанный, намекаешь?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Как будто ты о нём не знаешь?!
О чём певали на селе?
СВИРЕЛЬ:
О жизни, о тоске, о милом,
о том, что было да прошло.
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
А я – о том, что расцвело
и что сегодня наступило.
СВИРЕЛЬ:
Сказать ты хочешь, что в стихе
роняешь мне надежду с верой?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Да, мы любви миллионеры.
И нас не упрекнут в грехе.
СВИРЕЛЬ:
Я вновь смотрю на твой портрет.
И предо мною мальчик нежный.
64
Спадает локон твой небрежно
На лоб. Струится грустный свет
Очей. И рот в полуулыбке
Рождает странный силуэт
Тоски неуловимо-зыбкой…
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Ты очень точно уловила
В моём портрете ту печаль.
Но в той печали – наша сила,
Поэтов сила. И не жаль
Сегодня мне того мальчишку.
Ей-богу, не печаль чела.
Закрой с портретом эту книжку
И … до родимого села!
СВИРЕЛЬ: