Пинхас Сапир облаял их своим хриплым басом, обозвал «шейгецами» (уличными мальчишками) и принял историческое решение: «Все! С вами каши не сваришь. И «сотворил» Голду, оказавшуюся, по словам «Бешеного янки», в правительстве единственным мужчиной.
После войны Судного дня, когда страна кровью истекла, министр финансов Пинхас Сапир собрал у еврейства Штатов на Израиль четыреста миллионов долларов, но по дороге, по своему обыкновению, завез их в Швейцарию. Подержать в банке месяц-другой. Четыреста миллионов дадут хороший навар. Да пожадничал прима-финансист, перевел миллионы не в обычный банк, а в неведомый, специально созданный по этому случаю его верным дружком-земляком. Дружок пообещал ему не два обычных в Швейцарии процента, а — двенадцать.
Едва Пинхас Сапир приземлился в Израиле, принял поздравление Голды Меир с удачным «уловом», новый банк вдруг лопнул, дружок исчез с концами…
Этот «дати» Ритман никаких звезд не открывал. Шел дорогой Пинхаса Сапира…
Юра будто воочию видел, как готовились чиновники к новой поживе. Как перезванивалось жулье из израильских мисрадов, рассказывая друг другу о заманчивой новости: «В России началась приватизация квартир. Олимы с деньгами»…
Кто мог бы остановить грабеж? Министры Израиля, контрразведка, бывший всезнающий Шин-бет, уши которого, естественно, — в каждом израильском посольстве? К чему это им? У израильского чиновника — «квиют», то есть постоянство. Квиютчик — зверь, которому еду приносят в клетку. К чему рисковать? Вытряхнут из клетки на свободу. Погибнешь… С другой стороны, репатрианты с деньгами независимы, разборчивы. Не понравится им сионистское государство, тут же заказывают самолетный билет на все четыре стороны. Намаялись в израильских мисрадах с денежными американскими новоселами, и то им не так, и это. Как что — в бега… Русские олим — нищие олим. Совсем другое дело.
Все это так, размышлял Юра, дожидаясь под проливным зимним дождем автобуса, идущего к воротам Старого города, но ведь он возвращается к Марийке с пустыми руками. С чего же начать? Тут и «Бешеный янки», который уже дважды предлагал Юре перейти к ним, правда, на маленькую зарплату, не подмога…
Последний в Юрином списке адвокат оказался веселым и циничным парнем. Услышав о нетерпимом, по мнению его клиента, «прокручивании» за пределами страны миллионных вкладов, donations, засмеялся добродушно:
— Сколько вы в стране, дорогой шустрик?.. Два года с не большим? Ха-ха! В Эрец Исраэль человек вправе изменить только свою прическу и вероисповедание… Поверьте моему опыту, за такое дело не возьмется никто…
… Первой подняла тревогу Марийка: не заболел ли ее Юрка? Был «медвежатик», а теперь точно «вешалка». Стал, почти как комод, плоским. В «цыганской» бороде серебро сверкнуло…
Убеждает, что здоров и все «в норме». Не помнит, что ли, она эту норму — целый вечер молчит, а скулы ходят?..
Юра пытался отговориться, пожимал плечами. Но врать он не умел.
Марийка восприняла правду мужественно. Скрипнула зубами:
— Господи-господи! И это на Святой Земле?!. Бабушке ни звука. А как признаться маме?..
Юра набрал в легкие побольше воздуху, сказал самоотверженно, что берет это на себя.
Когда появилась Ксения Ивановна, с очередными дарами, он долго не мог и рта раскрыть. Наконец, заикнулся о «печальном слухе», опасаясь слез, истерики, проклятий, мол, опять связалась на свою голову с жидами!.. Марийка же предупреждала…
С лица Ксении Ивановны пропала улыбка, она опустила голову, сказала, что этот слух дошел и до нее. «Может, еще вранье, а?» — И вдруг ударила ладонью по столу, чашки зазвенели.
— Да я просто никуда из России не выезжала! — воскликнула она со слезами на глазах. — Там у меня была небольшая фирма. Я проводила фестивали. На меня «наехали». Пытались ограбить, раздавить… Те же самые, только в другой одежде и с дурацкими пейсами, наехали на меня и здесь. Для всех моих постановок один и тот же свет рампы. Что же такое ваш Израиль?.. Я просто никуда из России не выезжала…
Тут заглянула бабушка, встревоженная возгласом дочери, Ксения Ивановна успокоила мать.
— Мама, это репетиция. Танцы на диком востоке… Когда та вышла, добавила шепотом, чтоб маме Фросе ни слова.
— Позже навру ей что-нибудь. — Поглядела внимательно на серое лицо Юры, заросшее до ушей курчавившейся, с проседью, бородой. Сказала властно и звучно, точно со сцены, откуда силы взялись:
— Юра, если можешь, забудь! Забудь про воров начисто, не расслабляйся. У тебя трое, а сколько еще Бог даст — не знаю. Тебе еще молотить и молотить… Что потеряно, то потеряно. Не жалей. Не теряй на это силы… Таков закон моей жизни, и он, поверь мне, оправдывается… Я возмещу потерю года за два-три. Соберем на дом… А нет, надену ярмо, выйду замуж за денежный мешок. Возле меня такие пузаны крутят свое па де-де!