Мы все так же сидели молча. Потом она сказала, что уже поздно, и мы пошли спать. Прежде чем погасить свет, я долго лежал на кровати и смотрел на пиранью в формалине.
Ночь жужжала комарами, царапалась лианами. Кровать-лодочка оказалась слишком узкой, и, поворачиваясь, я каждый раз чуть не падал на пол. Меня носило по горным потокам, за мной гнались индейцы, Беатриса бросилась за мной в воду, вслед летели стрелы индейцев, нас уносило течением. Я открыл глаза, возле меня стояла Беатриса в луче света, с подносом в руках. Я заморгал.
— Смешно, но мне кажется, я только сейчас проснулась. Подвинься, пожалуйста.
Я откинул простыню, и она втиснулась рядом со мной.
— Ты долго спишь, — сказала Беатриса. — Я выписалась из больницы ровно в восемь.
Я лежал, прижатый к стене. Беатриса протянула мне бутерброд, я откусил кусочек и капнул джемом ей на свитер. Свитер был полосатый, черный с желтым, как оса. Я наклонился и дотронулся губами до пятна. На миг мы застыли: я, прижавшись к ее животу, и она, запустив руки мне в волосы.
— Ты слышал комаров?
— Да.
— По ночам мне часто снятся комары. Это из-за комнаты. Знаешь, я потратила на нее все мои деньги, а когда была маленькой, просила особые подарки — все для того, чтобы устроить у себя настоящую Амазонию. Я запирала дверь на ключ и словно совершала побег. Это и есть мой дом.
Я посмотрел на там-тамы, сарбаканы, книги об индейцах. И подумал, а хочет ли она и правда отсюда уехать? Когда я обнял ее, она прошептала: «Подожди», — потом закрыла глаза. Я медленно раздел ее, прижался к ее губам, она откликнулась на поцелуй, а руки заскользили вниз по моей шее. Она лежала обнаженной в своей Амазонии, и стены комнаты словно ожили, а мои ласки разбудили растения. Запах коры стал более терпким, запах ржавчины и меда кружил мне голову, воздуха не хватало. Она царапала меня, со стоном произносила какие-то слова. Я твердил ее имя и перестал узнавать ее. Ее ногти впились мне в спину, ноги обвились вокруг меня. Так и не открывая глаз, она подчинила меня своему ритму, и я смотрел, как она любит меня, словно это и не я, а кто-то другой, я заглушал ее крики, стискивал зубы, когда она была близка к финалу.
Она оттолкнула меня, и я скатился на пол. В комнате стало совсем тихо. Я лежал, не шевелясь, между диваном и калебасой.
— Как хорошо. Что это произошло здесь, — сказала она.
Я сглотнул. Будто помимо ее тела я искал чего-то еще и упустил. А ведь я всегда стараюсь удовлетворить партнершу, для меня это вопрос чести, но сейчас чувствовал себя обделенным из-за ее экстаза, изменившегося лица, закрытых глаз. Я чувствовал себя пленником; в этой детской комнате я был явно не на месте. Она лежала, прижавшись щекой к простыне, и чем шире становилась ее улыбка, тем ровнее она дышала. Целую неделю я мысленно занимался с ней любовью, а теперь был отброшен назад и сожалел, что не сумел ее дождаться. Она выпрямилась, распахнув глаза.
— Знаешь, что бы меня сейчас порадовало? Большая тарелка спагетти!
Она вскочила на ноги.
— Эй! А ты чего загрустил? У нас с тобой день впереди. Одевайся, мы уходим.
— Подожди!
— Чего?
Мне казалось, что она еще похорошела, стала более хрупкой и далекой. Быть может, поэтому у меня пересохло во рту и вновь тянуло к ней. Она потерла ладошками мою голову, словно хотела привести мои мысли в порядок, кинула мне одежду, натянула на себя что попало. Я схватил ее за руки, которые расправляли юбку:
— Хочешь от меня ребенка?
Она взглянула на меня и ответила на удивление ласково:
— Хочу, чтобы ты вернул мне отца.
Я смотрел на прядь волос у нее на щеке, и мне пришлось удовлетвориться этими ее словами, точно голодному, не утолившему голод. Беатриса потянула меня за собой. Жанна ждала в столовой с пылесосом в руках. Она улыбнулась нам и, как только мы вышли, включила пылесос. Рядом с моим велосипедом стоял еще один, зеленый, с покореженной рамой, весь в паутине.
— Нашла его в подвале, — объяснила Беатриса.
Мы тронулись одновременно. Было солнечно, но холодно. Беатриса быстро крутила педали, командовала мне на перекрестках: «Сигналь!» — цеплялась за меня на спусках, страхуясь моими тормозами. Ее велосипед дребезжал, как кастрюля, катящаяся по булыжной мостовой, из него постоянно вылетали какие-то болты и гайки. Беатриса останавливалась прямо посреди улицы, пока я искал их, ползая на четвереньках. Когда мы проезжали мимо церкви, она перекрестилась и тут же свалилась на землю. «Бог-то, оказывается, не такой уж добрый!» — сказала она. Ветер трепал ей волосы, румянил щеки, играл с ее юбкой, она что-то напевала.