Когда пришло время причащаться, священник обнаружил, что полчища муравьев заняли его дароносицу, и те, кто с сосредоточенным видом подходил за облаткой, тут же отступал назад со словами: «нет, спасибо». Отец новобрачной преклонил колени и повалился на землю, хрустнув костями. Его подняли. Наконец кюре благословил новобрачных и принес извинения за независящие от него помехи. Новобрачные направились к выходу. Сатурн заиграл «Свадебный марш», но тут же споткнулся и трижды начинал с начала. Новобрачные двигались вперед, пятились, толкая служек и подружек невесты. Мадам Андре, лицо которой побагровело, испепеляла меня взглядом. В этот момент в часовню влетела с перевернутым лицом одна из подручных мадам Андре, преклонила колени, перекрестилась и что-то сказала ей на ухо. После чего они обе выскочили из часовни как ошпаренные. Я бросился за ними. Девушка уже сидела за рулем. Мадам Андре впихнула в машину нас с Беатрисой, и мы рванули с места.
— Что происходит?
— А что происходит?
Машина мчалась прямо по полю, трясясь и подпрыгивая, Беатриса то и дело стукалась капором о крышу, теряя вишенки. Наконец мы свернули к городку.
— Где Крозатье?.. — прошептал я, и мне вдруг стало страшно.
— А где Крозатье?.. — проблеяла мадам Андре.
Она была так потрясена, что в ответ повторяла мои же вопросы. На базарной площади полицейские машины заблокировали движение. Возле ограды мэрии толпился народ, толпа гудела, как улей. Мадам Андре побежала к жандармам.
— Да он забаррикадировался! Рехнулся, стреляет без предупреждения. Шеф, кто здесь шеф?
Мадам Андре повернула назад, кинулась к бледному, как полотно, мэру и схватила его за рукав.
— Рудуду, рассказывай! Беда! Несчастье! Что ты сделал?
— Я хотел зайти в свой кабинет, — пролепетал мэр. — А он там. Окопался. У него… у него ружье, он выставил меня вон. Говорит, он хозяин мэрии.
Окно на втором этаже с шумом распахнулось, и в проеме показался Крозатье, потрясая кулаком.
— Долой республику социалистов! Да здравствует король! Да здравствует Жанна д’Арк! Вам конец, воры, евреи, фашисты, коммунисты!
Он пальнул в воздух и захлопнул окно. Толпа застыла в молчании. Полицейский поднес к губам рупор:
— Мсье Козатье!
— Крозатье, — поправил Рудуду, кусая ногти.
— Мсье Крозатье! Опомнитесь! Сдайтесь по-хорошему! Сопротивление бессмысленно! Вы окружены!
— Что вы такое говорите, — вмешался возбужденный мэр. — Следите за собой! Он уже пообещал все перевернуть верх дном, а там документы… Его нужно успокаивать, а не пугать.
— Так что я должен сказать?
— Дайте-ка сюда! — мэр забрал у полицейского рупор. — Алло! Крозатье, старина! Вы меня слышите? Это я, Дюран-Больё.
— Держи! — крикнул Крозатье, снова открыв окно, и сбросил вниз бюст, который разбился у наших ног. Крозатье захохотал и захлопнул окно.
— Мой бюст, — прошептал Дюран-Больё, опуская рупор.
Я был в ужасе от того, к чему привела наша затея. Беатриса в растерянности царапала себе щеку и поправляла вишенки на капоре. А я вдруг впал в ярость и сжал кулаки. Окно снова распахнулось, и горшок с фикусом шлепнулся на осколки бюста.
— Мой фикус…
Потом в воздухе просвистела рамка с фотографией и тоже разбилась.
— Моя жена…
— Я пошел! — решил я и двинулся к мэрии.
Полицейские расступились передо мной, были и такие, кто пытался меня остановить. Я вырвался и быстро вошел во двор.
— Крозатье! Это я. Филипп! Я с вами! Я сейчас поднимусь!
— Он с ума сошел! — вскричала Беатриса.
Я на ходу обернулся и увидел, что полицейские преградили ей дорогу. Она вырвала рупор из рук мэра.
— Филипп, вернись!
Командир отделения включил мегафон и заорал сквозь помехи:
— Крозатье, сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Вы только ухудшаете свое положение…
— Я запрещаю тебе входить к нему, слышишь? Если я тебе дорога, Филипп, ты туда не войдешь! Я тебе запрещаю!
Я взбежал по ступенькам крыльца и толкнул дверь.
— …своим упорством! У вас нет другого выхода…
— Замолчите! — крикнула измученная Беатриса. — Меня держал заложницей мясник в тюрьме Санте! Я знаю, каково это! Филипп, вернись! Ты мне нужен, дурак ты этакий! Он же тебя укокошит!
— Не надо ему такое говорить!
— Черт побери!
Они молчали, пока я шел по холлу. Мегафон остался включенным, и, поднимаясь по лестнице, я слышал, как они переговариваются:
— У него есть жена, дети?
— Никого. Одинокий.
— Хитер.
В ответ окно снова распахнулось, во дворе снова что-то грохнуло. Я постучал в дверь. Крозатье приоткрыл ее, в одной руке он держал ружье, другой хлопнул меня по плечу. Глаза у него блестели.
— Ты видел, что я учинил? Видел?
Я поздравил его и тут же вмазал ему так, что он осел на стул. Я схватил ружье, подбежал к окну.
— Раз — ты не имеешь права что-то мне запрещать! Два — я знаю, что делаю. Три…
— Что три?
— Я тебя люблю!
— Дурачок, — прошептала она в рупор. Потом опомнилась и крикнула: — И чтобы сказать мне об этом, надо дурака валять? Что ты хочешь доказать? Пулю в ногу получишь, а я тут стой и жди? Ничего себе! Хорош гусь!
Беатриса отшвырнула рупор и исчезла в толпе.
— Как там этот одержимый? — спросил в мегафон командир жандармов.
Я схватил Крозатье под руку и потащил его вниз по лестнице. Крозатье плача сжимал мою руку и все повторял:
— Что я такого сделал, ну скажи, что я такого сделал…
Беатриса бросилась к нам. Крозатье выпрямился, шмыгнул носом и сказал, глядя мне в глаза:
— Будь счастлив, сынок.
И ушел в сопровождении полицейских. Уже садясь в полицейский фургон, он снова обернулся к нам: он дрожал, но улыбался, потом вскинул голову с победоносным видом. Дверцы фургона захлопнулись. Полицейские расходились, мэр подбирал свои вещи. Беатриса тяжело дышала, прижавшись ко мне. Когда толпа рассеялась, она шепнула:
— Теперь твоя очередь!
Я понял ее не сразу. Она вернула мне детство, и теперь я должен был отплатить ей тем же.
Сатурн в домашних тапочках бродил по Мельнице среди пустых бутылок и забытых свадебных букетов. Вся мебель была передвинута с обычных мест, и он просто не понимал, куда ему сесть, и топтался на месте. Я попросил его снова надеть фрак, и мы усадили его в красный «ситроен».
На улице Абревуар дверь нам открыла Жанна:
— Здравствуйте, мсье, — сказала она.
Стянув фуражку, Сатурн приставил палец к виску и отдал честь:
— Здравствуйте, мадам.
Бабушки усадили его пить чай. Астрид поинтересовалась, в каком году он родился, он ответил с третьей попытки:
— Я ровесник века, мадам.
Астрид попросила Жанну поискать нужную кассету, чтобы дать Сатурну послушать, что происходило в год его рождения. Беатриса намекнула ей, что, возможно, не стоит. Тогда Астрид вжалась в кресло и замолчала. Слышался только хруст печенья да звяканье ложечек. Сатурн пукнул. Жанна опустила глаза. Астрид поджала губы. Сатурн вертел в своей чашке чая кружок лимона, а свист его слухового аппарата отдавался у нас в ушах. Я закашлял, надеясь, что он уменьшит громкость. Беатриса взяла еще одно печенье. Спустя четверть часа он ушел, пожав всем руки и поднося пальцы к фуражке. На крыльце он сказал мне: «Они очень любезны». Астрид в гостиной заявила: «Хороший человек!» Встреча не получилась.
Я проводил Сатурна на Лионский вокзал и посадил на поезд до Шамбери. Я стоял на перроне, а он, уже поднявшись на подножку, замер и смотрел на меня.
— Теперь иди, — сказал он мне, когда поезд тронулся.