Старый пень находился уже позади их. Челнок быстро несся к берегу. Сделав два-три круга, он въехал наконец в один из тех маленьких, мелких заливов, или "заводьев", которыми, как узором, убираются песчаные берега рек, и засел в густых кустах лозняка. Мальчики ухватились за ветви, притащили челнок в глубину залива и проворно соскочили наземь. Страх их прошел мгновенно; они взглянули друг на друга и засмеялись.
- Ну, а как же мы назад-то поедем, без весла-то? - сказал вдруг Ваня, и личико его снова отуманилось.
- А вот что, - возразил с живостию Гришка, - мы пойдем на озеро к дедушке Кондратию: он нас перевезет.
- И то, и то! Да куда ж идти-то? - радостно подхватил Ваня.
- Выйдем на луг: там оглянемся. Отселева, из-за кустов-то, озера не видно... Пойдем.
- А заблудимся?
- Эвось-на! Разве эти кусты-то не видал ты с нашего берега?.. Идут недалече! Сейчас луга пойдут, а там и озеро... Ну, валяй!
И оба побежали, перепрыгивая поминутно через сыпучие песчаные овражки, заросшие широкими серо-зелеными листьями лопуха. Темная зелень ежевичника и осоки, смешиваясь с глянцевитою, серебристою листвою ветлы и ивы, обступала стеною наших мальчиков. На песок выбегали, переплетаясь между собою, черные узловатые корни, кругом обмытые весеннею водою. Попав раз в этот тесный лабиринт, шалуны сами не знали уже, как выбраться. Над головами их подымались со всех сторон и высоко убегали в синее небо обнаженные ветви, покрытые кое-где косматыми пучками сухих трав, принесенных на такую высоту весеннею водою, которая затопляет луговой берег верст за семь и более. Вершины ветел усеяны были обезображенными корягами, засевшими также во время водополья. Бесчисленное множество дорожек изгибалось по всем возможным направлениям. Изредка, впрочем, открывались ровные, гладкие площадки тонкого песку, усеянные мелкими белыми раковинами и испещренные лапками речных куликов. Близость реки всюду сказывалась. В тени чувствовалась свежесть. Запах сырого песку, смешиваясь с запахом лопуха, разливался в воздухе. Набегавшись вдоволь, запыхавшись так, что едва переводили дух, наши мальчики наконец остановились.
- Ну, где ж луга-то? Вишь, нету! - сказал Ваня, отирая рукою пот, струившийся по раскрасневшемуся лицу его.
Гришка оглядывался во все стороны. В смуглых чертах его не было ни малейшего признака смущения.
- Постой! Шт! Молчи! Я слышу чей-то голос! - произнес он, неожиданно приподняв руку.
Оба стали прислушиваться.
В самом деле, посреди слабого шелеста насекомых раздался вдруг тоненький-тоненький голосок. Голос, приближавшийся постепенно, напевал песню.
- Слышь, Ваня?
- Слышу.
- Пойдем туда! Слышь, девчонка поет! - сказал Гришка.
- Ну, пойдем.
Но не успели они сделать несколько прыжков, как уже очутились прямо против певуньи.
То была хорошенькая девочка лет восьми, с голубыми, как васильки, глазами, румяными щечками и красными смеющимися губками; длинные пряди белокурых шелковистых волос сбегали золотистыми изгибами по обеим сторонам ее загорелого, но чистенького, как словно обточенного личика. Она собирала валежник. Связка сухих ветвей лежала на руке девочки и, свесившись немного набок, обнажала полное загорелое плечико, привлекательно круглившееся на складках белой рубашки, которая прикрывала только до колен ее тоненькие быстрые ножки. Застигнутая врасплох, певунья остановилась как вкопанная, пугливо взглянула на мальчиков и, раскрыв губки, выпустила валежник, который, ветка за веткой, посыпался на песок.
- И то девчонка! Ишь ее как распевает! - сказал Гришка, осматривая ее с любопытством.
- Ты чья? - спросил Ваня.
Девочка молчала. Валежник продолжал сыпаться к ногам ее.
- Что ж ты не говоришь ничего?
- Запужалась добре: знает, с разбойниками повстречалась! Ведь мы разбойники! - воскликнул Гришка, подпираясь в бока кулаками и страшно хмуря брови.
- Вишь... как же... разбойники! - проговорила девочка, ободренная смехом Ванюши.
- Вестимо, разбойники!
- Да ты отколе? - продолжал расспрашивать Ваня.
- А с озера, чай! - отвечала девочка.
- С какого озера?
- А вам зачем? С озера...
- Постой, Ванюша: я вот ее... Она у меня скажет! - произнес Гришка, делая шаг к девочке.
- Тронь только! - вскрикнула она, схватывая ветку и становясь в оборонительное положение. - У меня тут вот тятька за кустами: он те даст!
- А кто твой тятька? - спросил Гришка, озираясь на стороны.
- А дядя Кондратий, чай, - вот кто!
- Эвона! Ведь мы его знаем!
- Да вы отколь? - бойко спросила девочка.
- А мы с речки: мы рыбаки!
- Уж и рыбаки! - возразила девочка, сомнительно посматривая на мальчиков.
- Не веришь?
- Нет, вы мальчишки: рыбаки-то, я чай, с бородами.
- А рази у всех бороды-то?
- У всех, - лаконически отвечала девочка, нагибаясь и принимаясь подбирать валежник.
- Ты говоришь, тятька твой близко, - произнес Ванюша, - что ж его не слыхать?
- А он вот там, за кустами.
Действительно, неподалеку послышался стук топора.
- Дуня! - проговорил вслед за тем протяжный, спокойный голос. - С кем это ты там калякаешь?
Девочка подняла ветви, положила их на плечо и, не взглянув даже на мальчиков, побежала в ту сторону, откуда раздался голос.
Гришка и Ваня последовали за нею, и вскоре все трое очутились у опушки кустов, где начинался уже луг, сначала желтый, редкий, перемешанный с песком, но постепенно зеленеющий и убегающий в необозримую даль, задернутую переливающимися струями раскаленного воздуха.
Тут, под синеватою тенью раскидистых ив, сидел старик лет шестидесяти. Его белые как снег волосы, волною ниспадавшие до плеч, придавали ему вид самый почтенный, патриархальный, чему немало также способствовало выражение неизъяснимого спокойствия, кротости и добродушия, разлитое во всех чертах его. Его обнаженный лоб, виски и щеки усеяны были теми мелкими, тоненькими морщинками, которые даются только тихою, спокойною жизнию. Жизнь старика отражалась, впрочем, еще яснее в светло-голубых глазах его, смотревших с какою-то детскою простотою. Это был дедушка Кондратий, озерский рыбак и отец Дуни. Подле него лежала с одной стороны начатая верша, с другой - ворох красноватых прутьев лозняка.
- Э-э! Так вот это ты с кем калякала! То-то, слышу я: та, та, та... Отколь вы, молодцы? Как сюда попали? - сказал старик, потряхивая волосами и с улыбкою поглядывая на мальчиков.
Мальчики, перебивая друг дружку, рассказали повесть первых своих неудач на мореходном поприще; оба просили дедушку перевезти их на ту сторону.
- Перевезти-то я вас перевезу, а только в другой раз, смотрите, ребятенки, одни так-то по реке не пускайтесь. Скажи на милость, баловники какие!.. А? Одни без спроса по реке ездят! Ну, долго ли до греха? Где вам еще управиться!.. Слава те, господи, в омут не попали! Что бы сказал тогда Глеб-то Савиныч? Ну, ступайте на озеро за веслом... Что с вами станешь делать!.. Дуня, подь-ка, матушка, с ними, укажи дорогу, а сама назад не приходи. Я только вот перевезу их, да и домой... Ну, ребятушки, в бежки! Кто попрытчее из вас! Ну-ткась, ну-ткась, я погляжу...
Проводив их глазами, старик снова уселся за свои верши.
Спустя немалое время Гришка и Ваня возвратились, таща на плечах весло и багор. Солнце высоко еще стояло в небе, когда оба очутились на берегу. Все сошло благополучно. Глеб Савиныч ничего не приметил. Но переправы через Оку и встречи с дочкой Кондратия не замедлили вскоре возобновиться. Это произошло вот по какому случаю: раз как-то в разговоре с Глебом дедушка Кондратий вызвался выучить грамоте Гришку и Ваню. Глеб долго смеялся над таким предложением: он вообще терпеть не мог всего того, что мало-мальски отклоняет работника от прямого пути и назначения. О грамоте он и слышать не хотел, называл ее самым пустячным и негодным делом.
- Наша доля невод таскать, а не в книжки читать! - говорил он. - Видал я много этих книжников-то, что разумны больно... Вот, примером сказать, знал я одного: так же, как мы с тобою, рыбак был, - Ковычкой звали. Все книжки, какие только исписаны, вытвердил, а толку никакого: пустой был самый человек! Сначатия-то, до книг, все еще, куда ни шло, работал; ну, а как далась ему эта грамота, добре стал хмельным делом зашибаться... Это первое; а хуже всего то, что зачитался: ум за разум зашел - вот что!.. Нашему брату это не годится. Бывало, заговоришь с ним - и пошел писать языком. Иной раз такое тебе сбрендит, и в толк не возьмешь. Самый пустой был человек! А все отчего? Все от эвтих книг, право так!