— А Степан? — спросила я, обращаясь к тетке Шуре, решив, что она знает чуть больше Павы.
— Степан тоже не работает, — ответила та. — Он рыбак хороший. На речке целый день пропадает. Наловит рыбы и продает. Вот так и живут. Сейчас все так, кто как может. Работы-то у нас нет, ничего другого и не остается. А в город уехать немногие могут.
— Ох ты, мамочки мои! — вдруг сорвалась со своего места бабка Пава. — Да за что ж мне такое наказание! — запричитала она, быстро удаляясь от нас на своих коротких толстых и, как оказалось, неимоверно кривых ножках. — Ох, оказия какая! Да чтоб тебя…
Я недоуменно посмотрела по направлению продвижения женщины и увидела то же, что и она. Тогда мне сразу стали понятны и ее негодование, и причина столь жарких причитаний.
Из небольшого овражка, который ограничивал переулок с противоположной стороны, двигалась небольшая вереница «живности» — никак иначе это назвать было нельзя. Но, как я смогла разобраться через некоторое время, эта «живность» в недалеком прошлом была не чем иным, как домашними гусями. Теперь же из овражка один за другим двигались… совершенно голые птицы. Лишь маховые перья крыльев, хвосты и головы имели оперение. Весь пух на их телах отсутствовал, отчего они казались очень смешными и забавными.
Бабка Пава же, все причитая и охая, обошла их сбоку и направила в сторону двора.
— Батюшки! — проговорила моя соседка по лавочке. — Да это ж гуси! То-то, я гляжу, вчера сынок ее Алеха с дружком гусей ощипывают… Думала, зарезали. А они, ироды, видно, пьяные были. Ох-ох-хох! — покачала головой она.
— Как пьяные? Вы про кого? — не поняла я.
— Да остатки бражки многие в овраг вываливают, а они небось нажрались и уснули все, — пояснила мне женщина. — А эти, хулиганы, приняли их, поди, за мертвых.
Теперь мне все стало ясно, и я снова повернула голову в сторону гусей. Бабка Пава, догнав тех до двора, громко закричала:
— Леха, а ну иди сюда, горе ты мое луковое!
Из раскрытого окна дома выглянула заросшая недельной щетиной физиономия мужчины. Определить его возраст было трудно. Щетина, всклокоченные, давно не видавшие расчески волосы, мешки под глазами — все свидетельствовало, что их владелец большой любитель выпить.
— Чего тебе? — осипшим голосом спросил сынок.
— Ты, ирод, чего с гусями наделал? — негодовала бабка Пава. — Ты зачем их ощипал?
Леха, видимо, еще не увидев «творение своих рук», проговорил:
— А че ж, с пухом, что ль, выбросить надо было?
— С каким пухом! — кричала его мать. — Зачем выбрасывать-то надо было?
— Так сдохли они, гуси твои, — невозмутимо ответил Леха, и я едва не рассмеялась в голос, наблюдая эту забавную картину.
— Сам бы ты сдох быстрее, — парировала его мамаша. — Сдохли… Остатки браги-то куда вчера с дружком вылили? На кучу навозную?
— Ну да, — все так же невозмутимо ответил похмельный Леха.
— А вот тебе и да, — ворчала Пава. — Варенье ведь в ней было прошлогоднее. Вот они и наклевались ягоды. А ты — сдохли…
В это время Леха увидел гусей. Сначала глаза у него полезли, что называется, на лоб от увиденного. Потом он грубо заржал, оглашая округу неприятными звуками.
— Подумаешь! — усмехнулся он спустя некоторое время, когда удалось сдержать смех. — Зато в такое пекло им теперь не жарко будет.
Он исчез из окна, потеряв интерес к гусям. Бабка Пава, продолжая охать и причитать, стала загонять птиц во двор.
— Пьяница он горький у нее, — пояснила мне тетка Шура, заметившая, с каким интересом я на все смотрю. — Измучилась она с ним. Пьет, не работает. Из дома все тащит. Меняет на самогон. Да и сама она еще зачем-то гонит. Разве можно, если в доме есть любитель выпить…
Тем временем солнце, совершая свой обычный круговорот, начало клониться к закату. И хотя еще не скоро наступит ночь, однако день был на исходе. Тень от дерева, под которым мы сидели, ушла, и солнечные лучи теперь светили нам прямо в лицо. За день воздух прогрелся настолько, что даже деревянный забор, около которого мы сидели, стал горячим.
— Ну и жара! — проговорила женщина. — На речку бы сейчас, только там и есть спасение.
При слове «речка» я вдруг поняла, что именно это-то мне сейчас и не помешает. Прохладная вода взбодрит расслабившийся от жары организм и даст возможность о чем-то еще думать и что-то делать. Иначе не будет ни желания, ни сил заниматься чем-либо. Я вспомнила, что из дома прихватила с собой на всякий случай купальник. Вот такой случай как раз сейчас мне и представился. Я расспросила тетку Шуру, как добраться до местного пляжа, и направилась туда. Но едва сделала несколько шагов, как вспомнила о том, что не все еще сделала сегодня, а потому решила поход на реку пока отложить. Теперь мой путь лежал в дом ко второму заказчику: быть может, там мне повезет больше и я найду хоть какую-то зацепку.
Насколько мне было известно после предварительных расспросов, дом Ивана Михеева находился где-то рядом с Красным уголком, значит, у меня была возможность захватить купальник, потом посетить нужный дом, а там уж отправиться и на реку. Идя к своему временному месту проживания, я немного задумалась, вспоминая данные по второму делу.
«Итак, что мы имеем? Пока, в общем-то, ничего. Есть смутная информация относительно убийства или просто исчезновения Михеева Ивана Ивановича—старшего. Будем называть отца моего второго клиента так, поскольку сын его, то есть клиент, носит ту же фамилию, имя и даже отчество. Есть еще сожительница первого — Галкина Татьяна Андреевна. Кроме того, бабка Фекла, мать Михеева-старшего, очень пожилая женщина, со слов ее внука — к тому же еще и выжившая из ума. Она-то и заявила внуку, Михееву-младшему, что ее сына убили. На самом ли деле так? Или это ее старческая выдумка?..»
Впереди показалась «гостиница». Я вошла в нее, прихватила из отведенной мне комнаты купальник и бутылку газированной воды — пить мне на жаре хотелось все время, и направилась в соседнюю комнату, чтобы узнать, как найти второй интересующий меня дом и Галкину Татьяну Андреевну, с которой я решила переговорить в первую очередь.
В комнате сидела тетка Наталья. И только я собралась обратиться к ней с вопросом, как она заговорила первой:
— Спросить чего хочешь, дочка?
Я кивнула.
— Скажите, тетя Наташа, где я могу найти Татьяну Андреевну Галкину? Ту, что с Михеевым жила.
— А-а, — протянула она после моего вопроса и слегка улыбнулась. — Тебе Танька Курилка, значит, нужна. Дом ее на Молодежной улице, второй справа, — пояснила женщина, указывая в окно на небольшую улочку, дома на которой были, как близнецы-братья, все на одно «лицо». — Колхоз построил эти коттеджи в былые времена, когда богатым еще был. Так и стоят до сих пор. Тебя проводить или сама найдешь?
— Найду, — заверила я ее и, выйдя из дома, сразу направилась в сторону Молодежной улицы (надо же, все-таки у улиц здесь, оказывается, есть названия!), рассматривая этот край деревни, где мне предстояло прожить, по всей видимости, несколько дней. Мне хотелось поскорее разобраться с тем, где и что находится, и более не приставать с вопросами к прохожим, как и куда пройти.
Не спеша продвигаясь в нужном мне направлении, я задала себе попутно вопрос: «Почему „гостиницу“, в которой меня поселили, именуют Красным уголком? Странно как-то. Надо будет при случае выяснить, откуда взялось это название«.
Издалека коттеджи казались совершенно одинаковыми, сейчас же, подойдя поближе, я начала замечать в них различия. Причем различия кардинальные. Некоторые дома были любовно обустроены: сверкали чистотой и новенькой краской. Другие же, напротив, имели заброшенный и неухоженный вид. Старая краска облетела, а новую много лет никто не наносил. Часть из них имели добротные заборы и надворные постройки, у прочих и заборы, и надворные постройки вовсе отсутствовали.
Именно таким, неухоженным, оказался дом Татьяны Галкиной, то есть Таньки Курилки, как ее здесь звали — видимо, потому, что она много курила. Уже с улицы было видно, что хозяева здесь живут нерадивые. Забор, давно требовавший ремонта, местами завалился. Двор порос травой. Причем высоченные кусты прошлогодней травы соседствовали с вновь пробивающейся зеленью. Только узкая протоптанная среди зарослей дорожка вела в сторону крыльца. На окнах отсутствовали занавески. Некоторые из окон были закрыты давно выцветшими на солнцепеке газетами, другие — не имели даже стекол.