И вот эти обреченные было водоемы, имеющие большое народнохозяйственное значение, спасли… белые толстолобы. Уничтожая фитопланктон, они быстро на нем росли… За сутки съедали столько, сколько сами весили!
Вот только по части размножения вышла закавыка: от природы толстолобам положено метать икру на течении, которого ни в водохранилищах, ни в прудах… Но разрешили и ее ихтиологи тем же методом и так же успешно, что и в случае с белым амуром.
И, как амура, толстолоба стали усиленно и очень эффективно разводить в прудах, расселять по рекам и озерам европейской части нашей страны, в среднеазиатских республиках… А все потому, что, во-первых, типично растительноядных рыб вообще мало, а во-вторых — амурчане оказались рыбами живучими, неприхотливыми, с поистине огромными потенциальными способностями роста и размножения.
Представьте: в 70-х годах в прудах нашей страны выращивали 32 миллиарда личинок толстолоба, а программой «Амур» запланировано увеличить этот показатель до 40 миллиардов. Уже в близком будущем можно будет получать миллион тонн амурской рыбы в год, и большая часть ее придется на белого толстолоба.
А вот «промысловые возможности» этого вида в Амуре невелики. В 30—40-х годах рыбаки брали здесь по 10–15 тысяч центнеров толстолоба, но к началу 50-х годов из-за перепромысла и затяжного маловодья уловы сократились в 10 раз. Потом начался многоводный период, в практику стремительно ворвались высокоуловистые капроновые сети и невода, моторные лодки и катера. Добыча толстолоба стала расти, но 6,5 тысячи центнеров (1962 год) она так и не превысила и пошла по нисходящей линии. В начале 80-х годов уловы измерялись всего лишь десятками центнеров.
Однако нельзя это считать следствием лишь оскудения запасов толстолоба. Низкие промысловые уловы были обусловлены и тем, что действовал запрет на добычу рыбы в нерестовое весенне-летнее время, да еще увеличили минимальную промысловую меру с 30–45 до 60 сантиметров.
В последние годы косяков толпыги становится все больше и больше, и плотнее они. Заметом невода стали брать до 20 центнеров толпыги. Вот если бы еще вода стала чище да браконьерство поуменьшилось…
Как и у белого амура, у белого толстолоба есть собрат — пестрый толстолоб. Ихтиологи и рыбаки любовно зовут его пестряком. Внешне от «блондина» он отличается мало: немного больше голова, грудные плавники подлиннее да цвет чешуи порябее. Питается главным образом зоопланктоном, хотя не игнорирует и фитопланктон. Разумеется, кишечник у него покороче, но растет «пестряк» быстрее своего собрата. Кстати, биологически эти два вида столь близки, что легко скрещиваются.
В списках рыб советской части бассейна Амура пестрый толстолоб появился лишь в конце 50-х годов. Он более теплолюбив, чем толстолоб туводный, и у нас ему был «не климат». А в Китае его разводят наравне с амурами и белым толстолобом давно, и всех их там столь же давно прозвали домашними рыбами.
Попал «пестряк» к нам благодаря высоким паводкам на Сунгари в 1955–1963 годах. Вероятно, затопило рыбо-разводные пруды где-то в районе Харбина, и молодь оказалась в реке, потом ее вынесло в Амур.
В 60-х годах пестрого толстолоба единично отлавливали в районе устья Сунгари и немного ниже его. А в 1970 году поймали уже 9-летнюю самку весом 12,4 килограмма в 75 километрах ниже Хабаровска, молоди 3–4 лет год от года становилось больше… М. Л. Крыхтин уже успел обработать так много пришельцев из Сунгари, что составил подробную таблицу роста этой рыбы в условиях главного русла Амура.
Оказалось, что пестрый толстолоб более скороспел, чем белый: на пятом году жизни в нем 42 сантиметра и 1,5 килограмма, к своему 10-летию удлиняется в два с лишним раза — до 88 сантиметров, а утяжеляется почти в восемь раз — до 11,2 килограмма.
«Прекрасная рыба, — говорит М. Л. Крыхтин. — Мало того, что вырастает до крупных размеров, — зоопланктофагов в Амуре почти нет, один лишь черный лещ. И заняла она в нем свободную экологическую нишу, никому не мешая… Вот если бы для ускорения ее акклиматизации вселить одно-двухлетней молоди тысяч этак двести…»
Питание пестрого толстолоба зоопланктоном привлекло и рыбоводов, и теперь его акклиматизировали во многих водоемах южной части нашей страны. В Туркмении он созревает на 2–3 года раньше, чем в Амуре. 5-летки там весят в три раза больше, чем у нас (5 килограммов!), а у 7-летних оказывается 80–90 сантиметров и от 8 до 14,5 килограмма.
Желтощек — амурская нельма
Крупный, сильный, стремительный и красивый хищник. Мечта спиннингиста и махальщика. Известны полутораметровые трофейные «нельмы», вынуть из воды которых удается лишь после получасового вываживания. Редок. Обычен в Амуре между селами Ленинское и Троицкое. Молодь созревает лишь на 9-ом году, набрав 7–8 килограммов. 20-летние считаются стариками.
Нельмой ее зовут неправильно. Настоящая, нельма большерота и зубаста, хоть и мелкозуба, живет главным образом в холодных сибирских реках, впадающих в Северный Ледовитый океан, встречается также в Печоре и Онеге. Род, к которому принадлежит нельма, родствен сигам, и с некоторыми из них (омуль, муксун) она даже дает гибридные помеси.
Однако чисто внешне желтощек и нельма, как родные братья: оба с сильными, хорошо обтекаемыми прогонистыми телами в серебристой некрупной чешуе, оба — хищники-одиночки, оба и теперь достигают двухпудового веса при полутораметровой длине, не считая хвостового «оперения».
И потому-то сибирские казаки и крестьяне, знавшие толк в рыбной ловле, переселившись на Амур и увидев могучего красавца, да еще отведав его такого же сочного, жирного, очень вкусного розоватого мяса, решили: это нельма. Они, конечно, не посчитались с тем, что у амурского богатыря нет ни жирового плавника, ни жедудка, как у его сибирского двойника. И не задумались, почему у этого «щеки» такие желто-золотистые, что кажутся ярким пятном на голове.
Желтощек — самый большой представитель амурских карповых. Рыбаки старого поколения держали в руках 40-килограммовых двухметровых богатырей, да и теперь еще нет-нет, да и удивят нас полутораметровые силачи, способные ударом хвоста свалить с ног взрослого человека.
А совсем недавно мой друг Р. Л. Вербицкий рассказал:
«Блеснил верхогляда. С лодки. Вижу: неподалеку уж очень большой верхогляд бьет рыбку, а присмотрелся внимательнее — хвост-то желтощечий выворачивается из воды… Подплываю, раз за разом закидывая в заманчивое место блесну. И взял ее громила… Особо не сопротивлялся, не буйствовал, дал сравнительно быстро подтянуть себя к борту, „лег“ с ним рядом. Был не менее двух метров. И только я начал соображать, как же мне взять его в лодку и не подчалить ли с ним к косе, как он спокойненько разинул пасть да… выплюнул блесну. И, невозмутимо вильнув хвостом, потонул в Амуре… Только в памяти моей ему не потонуть».
На рыбачьих тонях мне приходилось видеть, как легко пробивает желтощекая «нельма» прочную дель невода. Сначала ткнется в нее носом, спокойно вильнет туда-сюда в раздумье, а потом отплывает и — р-р-раз! Как серебристая молния! Сказать «два» не остается мгновения. Случалось видеть и прогнутый частокол глухих забоек, которыми перегораживали протоки на спаде воды, и рыбаки говорили: «нельма», ее работа. Однажды на моих глазах громадный желтощек в стремительном броске ударил в такой прочный частокол и пробил его. Но и сам всплыл, не воспользовавшись свободой, обретенной ценою жизни… Потом я его долго рассматривал: тугое прекрасно обтекаемое мощное тело в как бы позолоченной и посеребренной чешуе, серовато-зеленой по спине и ослепительно «надраенной» снизу, соразмерно большая остроносая голова, залитая кровью позолота еще шевелящихся «щек», едва приоткрывающийся широкий рот…
Мне редко приходилось ловить амурскую «нельму», но одну из них я хорошо и навечно запомнил: она взяла блесну, волочившуюся за оморочкой, и потом таскала эту легкую верткую посудину вместе со мною по реке битый час майского дня — по течению, поперек, против него. Много раз я осторожно подводил рыбу к борту, но, с небрежною силой взмахнув широким хвостом, она неизменно уходила вглубь, обжигая и разрезая леской мои руки. Неоднократно пытался причались к мелкому берегу и прочно стать на ноги, да не хотела этого рыба и «настаивала» на своем…