Живородящие амурские улитки лужанки из рода вивипарус и другие мелкие моллюски да ракообразные — обычный харч косатки, хотя как разносторонний хищник, она употребляет множество прочих беспозвоночных: насекомых, их личинок и куколок. Наиболее частая ее пища из этой группы — хирономиды, мизиды, ручейники, поденки…
Кстати, о поденках. Это существа, век которых — день-другой, редко немного больше, но иногда и укороченный до нескольких часов. Почти невесомые, с двумя, реже с одной парой прозрачно-тонких крылышек, членистым червячком брюшка и прикрепленными к его кончику двумя-тремя длинными нитями… Многие видели беспорядочную воздушную толчею поденок во время их массового вылета из воды. Но интересен не этот вихрь новорожденных летуний, а другой их полет, брачный. Свадебные игры некоторых видов поденок состоят из взлетов и падений. Часто взмахивая крылышками, они взмывают ввысь, а затем замирают и долго невесомо парашютят вниз, полностью отдавшись во власть малейших движений воздуха. И снова взлет — и новое падение… После брачной встречи поденки погибают. Но самки успевают отложить оплодотворенные яйца в воду.
Личинки, вылупившиеся из яиц чуть ли не через год, живут и развиваются в донном иле, под камнями, в норках, на растениях. Развиваются долгие 2–3 года, многократно линяя. Закончив личиночное существование, они мириадами всплывают на поверхность (некоторые виды вылезают на берег), и здесь обретшая плавучесть букашка превращается сначала в нимфу, а уже нимфа, полетав некоторое время, через посредство линьки преображается во взрослое половозрелое насекомое. Рот у этих созданий недоразвит, а кишечник превращен для облегчения веса в воздушный пузырь. Питаться они, конечно, не могут, а толикой энергии для брачных полетов обеспечились еще на стадии личинки.
Лёт поденок — в своем роде грандиозное явление. Их бессчетные миллиарды. Точь-в-точь крупнохлопчатый снегопад над реками, заливами, озерами… Смотришь — и не веришь. Какая-то дикая вакханалия. В это время всякая рыба проявляет активность, ибо дармовой корм — в изобилии плывет по воде и порхает над нею. Наши косатки не составляют исключения, а именно из-за них я и затеял этот рассказ о поденках.
Сидел я как-то у жарко пылавшего костра на берегу залива со своим дружком по школьным каникулам и удивлялся громадному множеству этих маленьких белых существ, тучами слетавшихся на свет. А вода кишела азартно кормящейся рыбой. Когда мы отплыли на лодке проверять перемет, в свете фонаря увидели такое, что не забудешь и при старании выбросить из памяти. Поверху суетилось множество косаток, жадно заглатывающих поденок. А самое странное заключалось в том, что плавающих как положено — спиной кверху — было гораздо меньше тех, что рыскали на боку и… кверху брюхом. Так вот и желтеет пузцом, медленно извиваясь головой против спокойного течения, и хватает с поверхности поденок.
Но перечисленные корма скрипуна — не самые главные. Мелких рыбешок он заглатывает сплошь да рядом. И икру других рыб пожирает, и только что выклюнувшихся из нее личинок. Этот подводный разбойник выходит на промысел обычно вечером и «работает» в ночную темень. Шныряет в тех местах, где нерестится рыба, тщательно прощупывая веером четырех пар чутких усиков траву и кочки, дно и берег, и удаляется передохнуть лишь когда его вместительное брюхо раздуется до барабанной упругости.
А на утренней заре колючий пират снова в поиске. С легким посветлением неба оживают мальки, и в погоне за ними матерая косатка развивает такую стремительность, что редко какой от ее молниеносных бросков спасается. Крупный самец с удовольствием заглатывает синявок, пескарей, вьюнов. Карасиков и сазанчиков в четверть своей длины — тоже. Не милует головастиков, лягушат и даже лягушек. Особенно рьяно охотятся самцы после нереста, изрядно их измотавшего всякими заботами и долгим постом. И чем крупнее скрипун — тем сильнее проявляются у него повадки типичного хищника.
Как и большинство разбойников, скрипун не любит дневного света и после утренней зари затаивается в укромных местах — в пучках травы, меж кочек, в береговых нишах, в опустевших гнездовых норах. Однажды подцепил я удочкой крючком за ручку бог весть как оказавшийся в воде огнетушитель без крышки, вытащил его в лодку, а в нем вместе с илом оказались три косатки. Может, было их там и больше, да те счастливчики успели смотаться. В другой раз мой товарищ выволок из воды резиновый сапог, а в лодке вытряхнул из него пару возмущающихся скрипунов.
Косатка — рыба южная, теплолюбивая. Нереститься она начинает позднее других соседствующих типично амурских рыб — уже в конце июня, когда вода на мелководье прогреется до 24–26 градусов. Икринок откладывается сравнительно мало — от 2–3 до 10–12 тысяч на гнездо. Но благодаря этому гнезду и его охране мало икринок гибнет, и доля доживших до стадии малька тоже солидна.
Молодь держится в теплом спокойном прибрежье, движимая лишь двумя стремлениями — избегать врага и держать свой живот постоянно набитым пищей. Растет быстро: за июль, август и сентябрь вытягивается до 4–5 сантиметров. В 3–4 года, при 16—22-сантиметровой длине, косатки становятся взрослыми.
Во многом схожа со скрипуном косатка-плеть, или уссурийская косатка. А потому уссурийская, что в Уссури и озере Ханка ее гораздо больше, чем в Амуре. Впрочем, в численности она уступает другим нашим багридам: в Уссури на одну плеть приходится по меньшей мере десяток скрипунов. Она гораздо крупнее своего родственника: мне самому доводилось ловить 60—80-сантиметровых, но видели люди и метровых, какие упоминаются в ихтиологической литературе.
Проще всего отличить плеть от скрипуна по длинной, заметно истончающейся к хвосту части туловища позади спинной колючки. И цвет у нее чаще однотонный — желтовато-серый, хотя спина темнее брюшка. У разных особей, однако, в зависимости от места обитания, окраска может быть и пепельно-желтой, и почти черной. Желтые, оранжевые встречаются, и даже в одном месте.
Плети тоже ведут стайный образ жизни, тоже активны ночами, тоже размножаются в колониях и тоже в «кувшины» откладывают икру, а самцы ее и личинок охраняют. Только рыба эта русловая, придерживается речных потоков средней мощи. На фарватерах с сильным течением прижимается к берегам и ко дну, там же, где к берегам река мелеет и затихает, ночью плеть выходит кормиться на мелководье, а днем возвращается в придонные глубокие струи. Зимой малоактивна, но не так сонна, как скрипун.
Плеть не так жадна, воровата и разбойна, как косатка-скрипун. Мальки и рыбья мелюзга в ее питании значатся на втором плане. Основной корм — беспозвоночная мелкота от всяких личиночек и личинок до моллюсков и раков. И уж вовсе странен тот факт, что эту самую крупную из косаток изредка удается подцепить на крючок, насаженный хлебом или картошкой. Скрипуну такое не свойственно.
Ну а для полного знакомства с плетью надобно хотя бы кратко упомянуть еще некоторые биологические сведения. «Совершеннолетие» — в 3–4 года при линейных размерах — 20–26 сантиметров, половое соотношение в популяциях примерное равное. Нерест — в разгар лета, когда вода даже в русле прогреется выше 20 градусов. Икры, как и у скрипуна, сравнительно немного: от 4 до 10, чаще всего 7 тысяч штук. Средний век косатки-плети около десятка лет. И последнее: она особенно вкусна в ухе, сваренной из совершенно свежего улова.
Есть еще малая, или синяя, косатка. Ихтиологи ее называют косаткой Бражникова. Она очень схожа со скрипуном и обличьем и повадками, но примерно в полтора раза меньше его, да основной фон окраса не желтый, а синевато- или лиловато-серый по спине и беловатый на боках. Осваивает больше озера да тихие протоки, питаясь в основном бентосом. Ее никогда не бывает так много, как скрипуна. Под Хабаровском редка, но чем ниже по Амуру, тем ее больше. В низовьях больше всего.
А вот косатка Герценштейна, наоборот, предпочитает реки предгорного характера с довольно сильным течением и чистой холодной водой. Формой тела она походит на плеть, но размером поменьше: около 20 сантиметров имеют самые «ходовые», а великаны — в полметра. Спина у нее зеленовато-серая, брюхо и бока — посветлее. Пробавляется в основном личинками и мальками. Малочисленна и слабо изучена.