Воспользовавшись тем, что полез мой темпераментный собеседник в костер за угольком для сигареты, я опять подал голос: «В той же древности, друг мой, сазана считали речной свиньей, потому что он прожорлив и всеяден, что твоя чушка… Обрати внимание: у него даже рот розовый, как у поросенка…» Но он снова обрезал: «Ну и что же! А что бы делало теперь человечество без свиней! Этакое к ним пренебрежение, а свинину-то уплетают за милую душу! Что записал Даль в своем „Толковом словаре“? — „Сазанина ближе всякой рыбы к говядине“… Ну соглашусь, не скрою, что амурский сазан намного жирнее волжского, так нам же этим нужно гордиться!»
Слушал я его, но уже не слышал, с головой нырнув в свое детство. Припомнился мне и «водяной глаз». Поставил как-то плот на якорь в тихой заводи, где частенько прыгали сазаны, наживил удочки хлебом с постным маслом, опустил между бревен свою «оптику» и замер… Караси стоят или лениво проплывают, косатки мелькают, востробрюшки косячками суетятся, молодь всякая… Потом вижу — муть со стороны залива на меня надвигается. Со дна идет. Присмотрелся и ахнул: косяк сазанов роется в иле, что кабаны. Уцепился глазами за ближнего, самого крупного: наклонится тот крутым углом головой книзу, ударит хвостом, вгонит голову в ил по самые глаза, повозится в нем, вылезет, отплывет в сторону на чистую воду и заработает ртом да жабрами! Судя по всему, насобирал он там всякого корма, а теперь его обрабатывает, отправляя съедобное на перемол в жернова трехрядных глоточных зубов, а все лишнее выбрасывая через жабры…
Подплыли эти сазаны к моим хлебным мякишам и застыли. Обследуют. Маракуют что к чему. Тот самый большой стал осторожно щупать соблазнительное, но подозрительное лакомство мясистыми губами и усиками. Как бы напустил на него трубку рта, но тут же и снял. Отплыл и снова вернулся, вроде что надумал.
Другие сазаны остальными моими хлебами масляными заинтересовались, тоже щупают их губами да принюхиваются. Мелкие крошки, отрывающиеся от мякишей, тут же заглатывают, а наживу на крючке не берут. Хитрые бестии. Сообразительные. Ну чем не водяные лисицы!
Но вдруг большой, сильно махнув хвостом, подлетел к одному из меньших, оказавшемуся на отшибе, и навис над ним, угрожающе растопырив напрягшиеся плавники и раздув жаберные крышки. А тот без промедлений стал медленно, как бы отрешенно поворачиваться, привставая столбиком головой кверху. И «старший» успокоился, отошел: у рыб, оказывается, лежачего тоже не бьют! Но зачем он, подплыв к другой рыбе, волнообразно задвигал спинным плавником, перекосил хвост, открыл рот?
Много позже узнал я, что у рыб, в том числе у сазана, для взаимоотношений существует своеобразный язык поз, телодвижений, мимики. Что-то вроде разговорного «языка» глухонемых. Однако рыбы вовсе и не глухи — они слышат не хуже нас, да к тому же далеко не безгласы они, как принято считать. Поговорка «нем как рыба» бытовала от незнания. Рыбы издают всевозможные звуки — при помощи плавательного пузыря, лучей плавников, трущихся звуковых косточек, жаберных крышек и других приспособлений, да и просто чавкают и скрипят во время еды. Не слышим же мы эти звуки потому, что они почти не выходят из воды в воздух. А оденьте специальные микрофонные наушники с усилителем — и вы поразитесь богатству и разнообразию рыбьего «лексикона». И это не все! Общаются рыбы и посредством химических сигналов и электромагнитных импульсов.
«Разговорный язык» сазану особенно необходим, потому что он — рыба общественная, живущая стайками. Стайки эти тем больше, чем моложе сазанчики. Взрослые собираются в большие косяки лишь в нерест и ко времени залегания на зимовку.
В Амурском бассейне сазан распространен очень широко — почти от Шилки и Аргуни до лимана, однако неравномерно. Нет его в горных реках, нет и в спокойных, летом достаточно прогреваемых, но без придаточной системы: ему нужна хорошо разработанная пойма с протоками, озерами, заливами, богатыми растениями и донным илом.
И чем теплее лето — тем сазану лучше. Выше Благовещенска, где Амур имеет горный характер, и ниже Николаевска, где летом тепла маловато, сазан довольно редок и худ. В море не выходит.
Поскольку Амур на своем огромном протяжении то широко разбегается на сотни проток и заливов, то сжимается горами в единую «трубу», условия обитания сазана изменчивы, и потому живет он отдельными популяциями, в которых особей при известном навыке можно отличить по размерам, цвету, числу мягких лучей в спинном плавнике, развитию усиков, относительному диаметру глаза.
И живут довольно оседло. Ихтиологи В. Т. Богаевский и И. А. Громов поймали и вернули в Амур с метками около тысячи сазанов. Из повторно отловленных в течение последующих четырех лет большинство пришлось на места мечения или поблизости от них — не далее 80 километров. На 350 километров удалился лишь одни бродяга, да по паре на 270 и 230 километров уплыли. А так, в норме, сазаны нерестятся, нагуливают и зимуют из года в год в одних и тех же водоемах.
Мне самому не раз приходилось вытаскивать этих рыб точно в тех же местах, где они обрывали мои крючки двумя-тремя месяцами раньше. Почему уверен, что именно они были? Да потому, что у каждого рыбака своя манера завязывать крючки, свои излюбленные лески и грузила.
А сравнивают сазана со свиньей не зря. Карпа обычно уподобляют домашней, ну а сазан — что дикий кабан: почти всеяден, ест много, способен основательно жиреть. Даже в иле постоянно копается, как кабан в лесной подстилке и земле. В Амурском бассейне сазан столь же обыкновенен и для рыбака так же притягателен, как вепрь для охотника в уссурийских лесах.
Я хорошо помню, как много было этой великолепной рыбы прежде и какие здоровенные экземпляры встречались. Но для убедительности сошлемся на свидетельства солидных ихтиологических трудов. В конце 30-х — начале, 40-х годов только в нашей части Амура промысловые рыбаки брали до 15–18 тысяч центнеров сазана, да 7—10 тысяч ловили наши соседи по правобережью, и, пожалуй, около половины этого добывали рыбаки-любители для личного потребления. А обратите-ка внимание на средние размеры сазана в уловах тех лет: 40–45, до 68 сантиметров! А средний возраст — 5–6 лет.
Треть заготовок крупного частика в Амуре приходилась на сазана, его уловы составляли 10–12, до 15 процентов общей промысловой добычи всех амурских частиковых рыб.
Однако сазана ловили столь же бесхозяйственно, как и других промысловых рыб. Облавливали зимовальные ямы, в которых полусонный сазан стоит плотными многотысячными рядами, собравшись с большой площади. В. К. Солдатов еще в 1915 году сообщал о случаях вылова с таких ям одним заметом невода до 20 тысяч мерных сазанов весом по шесть — восемь килограмов каждый. 140 тонн на яму! Невероятно!.. Но и мне приходилось быть свидетелем «выгребания» с таких ям в 40-х годах по 5–8 тысяч отборных особей.
Конечно же, устойчивое снижение промысловых уловов было вполне закономерным. Уже в середине 40-х годов они сократились в 3–4 раза… В следующем (многоводном) десятилетии сазана стало заметно больше, но общая добыча едва достигала лишь половинных размеров предвоенных лет, а потом снова сократилась до 6–7 тысяч центнеров за сезон. В конце 50-х — начале 60-х годов условия для нереста и нагула в бассейне Амура были хорошими, сазаньи популяции выросли и уплотнились, а тут еще промысловики обзавелись капроновыми снастями. И уловы «подпрыгнули» до 10 тысяч центнеров. В 1966 году взяли 8183 центнера, но за четыре последующие года промысловые уловы сазана катастрофически упали.