Вообще-то она могла переспросить у Аби, и он бы ей повторил, но он был уверен, что она не станет этого делать.
Вообще-то Аби мог и кому-нибудь другому это повторить.
Не стоило говорить вслух, что было дальше. Пусть это остается на записях с разбитых молотком чипов.
Леопольд привел ее в общую гостиную, потому что там было много места. Рихард посмотрел записи с внешних камер — взгляд у Марш был полностью отсутствующий, словно она добавила к таблеткам эйфоринов. Леопольд вел ее под руку, но Рихарду казалось, что если она упадет — он не сможет ее удержать.
Эта мысль пришла, когда он впервые смотрел ту запись, и Рихард не отказал себе в удовольствии на несколько секунд сосредоточиться на ее восхитительной ироничности.
Рихард не знал точно, да и не хотел знать, что именно видела Марш Арто в том конвенте. У него от чужой боли ухудшался аппетит и падала работоспособность. Знал, что она сидела спокойно, бормоча слова, которых он и не пытался расслышать, а потом бросилась к окну.
Он так и не понял, специально она его разбила или споткнулась и упала, но до сих пор зажигал лампочки на алтарях всех богов, в которых не верил, в благодарность за то, что Леопольд позвонил ему, а не кому-то из врачей или администрации.
До того дня Рихард мог решить любую задачу, брался оправдать любого. Но эта головоломка не складывалась, она вообще целиком состояла из лезвий и гвоздей и не предназначалась для того, чтобы ее решали.
Он все еще считал, что Марш Арто стоило бы придушить, возможно еще в детстве. И тогда считал. Но в тот момент он принял решение встать на ее сторону, даже против ее воли.
— Правда красивая, — раздался мечтательный голос Бесси.
Рихард только сейчас понял, что девчонка давно сидит рядом, сложив руки на коленях, как и он, и смотрит на стеклянную крышу оранжереи, как и он. А рядом с Бесси сидит Аби, повторяющий ее позу.
Они будут отлично смотреться на записи. Нужно будет и по этому чипу постучать молотком.
— Пойдем, занятие, наверное, уже кончилось. Оставь чашку, ее потом заберут.
Когда они проходили мимо башни, Рихард вспомнил, как последний раз пытался быть для Марш другом. Он сказал, что она ни в чем не виновата, и что ничего не было — ее мать не приезжала, что бы они ни видела, что бы ни делала — это был отклик программы, совпадение алгоритмов и команд.
Медицинский отдел был изолирован от основных помещений. Больничные интерьеры тревожили и вызывали неприятные ассоциации, а это противоречило концепции «Сада», поэтому все оборудование и две палаты помешались в подвале. В белом свете ламп Марш показалась ему старше — словно она очень давно здесь лежит и не может понять, где начинается реальный мир и заканчивается путаный сон.
В тот момент он испытывал странную смесь жалости и страха — пугала не она сама, а ее безумие, темное и неясное. А было ли оно на самом деле, или она просто острее воспринимала все изъяны виртуальной реальности?
Поэтому, а еще потому что она все-таки была девушкой больше чем вдвое его моложе, и ему пришлось помогать Леопольду снимать ее с оконной рамы, Рихард все-таки решил попробовать ее утешить.
Все ненастоящее. И чувство вины перед матерью, и сцена в гостиной, и все, что она еще могла себе придумать — этого никогда не было.
Он редко видел настолько осмысленное выражение в ее глазах, серых и прозрачных, как вода. Марш улыбнулась ему и сказала, что знает.
Рихард даже без Аби слышал, что она не врет.
И это воспоминание — больничный свет, сухой воздух, усталое лицо с непривычно мягкими чертами, которые злость не успела заострить снова, и это «Я знаю», искреннее и ясное, страшнее, чем безумие — все это было таким ярким в этот момент.
Таким ярким и близким, что Рихард не заметил, как Бесси разжала ладонь, и серебристо-синие искры упали в сухую траву, чтобы тут же в ней погаснуть.
…
Бесси вернулась домой совершенно без сил. Она всю дорогу обратно перебирала все, что говорила и делала, и ошибок не находила, ни одной, да! И про Марш она не сказала, и записки отдала так, что никто не видел, и паучков выпустила. Одного, правда, в оранжерее чуть не потеряла, но не потеряла ведь.
И Рихард был такой славный человек, правда она его про рейтинг так и не спросила. Но он разрешил еще приходить, вот в следующий раз она его и спросит. И цветов предлагал нарвать, но Бесси было жалко.
Когда она наконец открыла дверь, ее встретило непривычно стройное мерцание всех датчиков и мерный гул батарей.
Бесси встала на колени прямо у коврика и прижала ладони к полу.
— Теплые! — восхищенно сообщила она Аби.
И пожалела, что все-таки не взяла цветов. Хотя Марш, наверное, не нравятся цветы.
Глава 9. В одиночестве
Рихард нервничал. Сегодня он еще мог позволить себе нервничать, и он не стал сопротивляться, полностью отдавшись этому чувству. Он лежал на диване, сняв пиджак, расстегнув манжеты и безобразно растянув галстук, пил бренди из запаса «на-самый-самый-особенный-случай», курил настоящий табак и упивался букетом из дыма, древесных и фруктово-кислых нот алкоголя, разыгравшейся паранойи и восхищения собой.
Только тревога позволяла настолько полно ощущать свои достижения, ведь он тревожился, потому что у него скоро будет дом. Он заработал его, выцарапал его у судьбы, выцарапал из грязи и обломков, среди которых ему приходилось жить, и теперь, совсем скоро.
У него будет дом.
Он получил разрешение на переезд. Еще не получил гражданство Среднего Эддаберга, но с ним несколько раз связывался агент, чтобы показать комнаты и договориться о покупке базовой мебели и техники, а также установке домашних программ.
Для Рихарда это были звонки из другого мира. Из другого мира ему показывали кремовые стены в плотной шелковистой штукатурке и огромные окна, за которыми сияли огни.
Окна. Рихард никому не говорил, как ему не хватает окон в его квартире в жилом квартале. Конечно, у него было несколько комнат, а не одна конура, и в каждой комнате на стенах были экраны, которые показывали любой пейзаж, но все же ему хотелось, чтобы мир за пластиковой перегородкой был настоящим.
Светлый паркет — агент сказал, что это натуральное дерево. И Рихард верил, что в другом мире люди могут ходить по настоящим доскам.
Кухню они обсуждали особенно долго. Агент предложил два варианта жилья — для одинокого мужчины, с маленькой кухней, на которой места было втрое больше, чем в индивидуальных ячейках на общественных кухнях в жилых кварталах, и семейный вариант, где кухню увеличили за счет гостиной.
Рихард долго сомневался, так извелся, что три дня не мог есть, спать и работать. И в конце концов выбрал большую кухню. Семьи у него не было и даже готовить он не умел, но фантазия о том, что он сможет научиться и не выбирать очередную доставку или палатку с едой навынос — эта фантазия была чем-то из мира деревянных полов и кремовой штукатурки. И Рихард не смог от нее отказаться.
Этот дом он давно считал своим и даже чувствовал с ним физически ощутимую связь — словно он долго блуждал в сырой темноте, а потом наконец-то увидел приоткрытую дверь. Дойти, дотянуться, оставить позади темноту, сырость — работу, прилипшее к лицу выражение вежливого интереса, от которого ломило челюсти, пациентов и все их выходки, коллег, все удачные проекты и неудачные тоже… да, сырость. Только сырость и темноту.
Рихарда не пугала мысль о приближающейся старости. Он регулярно ходил на осмотры, принимал самые дорогие витаминные комплексы, проходил пятнадцать пролетов пешком прежде чем зайти в лифт. Даже пил выводящие составы для нейтрализации эйфоринов и концентратов, которые он постоянно курил.
Рихард будет жить долго, да, он проживет долгую жизнь. Там, в Среднем Эддаберге наверняка лучше больницы и лекарства, лучше еда и чище воздух. Больше кухни и окна.
Нужно только дотянуться. Дождаться этого проклятого выпуска, сдать последний отчет и забыть о Младшем Эддаберге.
Рихард потянулся, разминая затекшие плечи. Удивительно, но тело упорно требовало движения — а может, хотело вернуться в офисное кресло, на котором нужно держать спину прямо, а подбородок — приподнятым.