Все-таки у реальности были свои границы.
— Не всем нужна отметка в профиле, ты сама знаешь. Мне принесли обогреватель, потому что я понятия не имею, где искать подпольных торговцев, а еще мне сказали, что таким, как я лучше их вообще не находить.
— Вот уж правда, — мрачно усмехнулась Марш.
— А девушка из соседнего крыла научила меня рисовать, — улыбнулся он. — В «Саду» были не так уж и неправы, иногда творчество действительно помогает отвлечься.
— Красиво получилось, — завороженно прошептала она. — А я не умею ничего красивого… создавать.
А может, умеет?
Паучков с серебристыми лапками и синими телами. А еще огонь — огонь это очень красиво, так красиво, если подумать.
— Неправда.
Он протянул руку, и Марш, прежде чем успела понять, что делает, ткнулась лбом в его теплую ладонь. Как кошка — та, что жила у них в коридоре и иногда приходила к Марш спать. Настоящая, живая кошка. Не лабор в синтетической шубке, подходящий для жизни в комнате.
— Неправда, — тихо повторила она. — Неправда…
Глава 10. И цветы прорастут
Утро никак не наступало. Рихард так не нервничал даже в молодости, при сдаче первых крупных проектов. Он не помнил ни одной ночи, которая тянулась бы так бесконечно долго, застревая в горле и порах. Воздух был сухим и холодным, и его не хватало. Утро уже совсем скоро, да, наверное скоро — нет, еще целых пять часов. Поздно спать или еще нет? Какая разница, все равно уснуть не удастся.
Что если.
Что если что-то пойдет не так?
Он не мог представить, что может случиться. Серия эфиров, последний отчет, и «Сад», взрывы вокруг него, его пациенты и врачи — все они перестанут быть его проблемой.
Алкоголь и концентраты уже не проталкивали в голову эти успокаивающие мысли, а паранойя вдруг перестала приносить хоть малейшее удовольствие.
Наконец он не выдержал. Встал, долго умывал лицо то горячей, то холодной водой, а потом тщательно соскабливал почти невидимую седую щетину перед запотевшим зеркалом. Отбеливающие полоски на зубах начинали неприятно печь — это означало, что их нужно снять, иначе ближайшие сутки он сможет пить только теплую воду, но Рихард продержал их на целую минуту дольше. Пускай, вечером можно будет надеть такие же, но с фтором, а сегодня ему нужна плакатная улыбка.
Костюм уже сутки висел на манекене, закрытый матовым шуршащим чехлом. Рихард отклеил защитный слой с пропитанных шипровым одеколоном лент под воротником — пускай выветрится, сегодня его колючая горечь будет не к месту.
— Аве Аби. Аэрокэб к десятому входу, прямо сейчас.
— Обрабатываю запрос…
Рихард в который раз похвалил себя за то, что много лет назад выбрал образ, для которого не требовался галстук. Еще никогда эта небрежность в костюме не была так кстати — даже с двумя расстегнутыми пуговицами воротник душил.
А еще стоило бы прямо сейчас выпить состав от похмелья, но Рихард побоялся сонливости от смеси эйфоринов с обезболивающим.
Нет, лучше потом, за час до начала рабочего дня. Да, за час, а пока он поедет к себе в кабинет и будет тревожно таращиться в стену там. В кабинете было удобнее — там еще было окно, и можно было таращиться сразу на улицу. Правда дома можно было включить хоть все сразу экраны, но Рихарда от них тошнило.
А еще там был зимний сад, который ночью застывал в синем холодном свете, и в этой мысли Рихард почему-то находил особенное удовольствие.
В кабинке аэрокэба было темно и пахло деревом и лаком — наверное, деревом и лаком. Аби сообщил, что именно эта пропитка использовалась для обивки сидений. Открывать окно Рихард не стал — выяснилось, что от огней и светящихся стен жилых кварталов его тоже тошнит.
— Прогнозирую похмелье третьей степени через сорок минут и пятой через пятьдесят три минуты, — услужливо подсказал Аби.
— Да пошел ты, — проворчал Рихард. Некстати вспомнилась Бесси и растрепанный паренек, который показывал ей чубушник — но в следующее мгновение глупая мысль забылась и больше не вернулась.
Бесси, тоже мне. Вот похмелье пятой степени — это хреново. Чем он вообще думал, нужно было запить состав от похмелья снотворным и поспать хотя бы три часа.
Но Рихард давно так не нервничал. И совершенно забыл, что полагается в таких ситуациях делать.
«Сад-за-оградой» встретил его молчанием и синим свечением огней вдоль дорожек и в кронах деревьев. Только несколько зеленых точек снимающих дронов медленно плыли между синевой сада и чернотой неба.
Да, здесь определенно было лучше, чем дома.
Может быть, здесь и было «дома». Рихард с удивлением поймал себя на сентиментально-щемящим мыслях о скорой разлуке с этим местом. Он прижал руку к стволу ближайшей вишни и закрыл глаза.
Там, под шершавой корой — спящая холодная древесина. Это дерево росло здесь, когда он пришел в «Сад», и останется стоять на десятилетия после него. Рихард уже не увидит, как дерево расцветет, и эта мысль была ошеломительно прекрасна.
Сколько всего он потеряет, сколько всего он сделал за жизнь, которая не прошла, нет — только отряхнулась от глупых условностей, которым вынуждена подчиняться молодость.
Но бы он узнал, что жить ему осталось только до утра — он бы, пожалуй, нисколько бы не огорчился. Даже мысли о смерти сейчас были окутаны вишневой дымкой меланхоличного предвкушения.
Он не заметил как прошел мимо главных ворот в глубину спящего сада. Его словно что-то звало, настойчивая мысль, еще не сложенная в слова, но уже отчетливая и понятная.
Ему сегодня все равно не придется спать. А темные аллеи полны огней и синей тишины, и вдруг Рихарду стало жаль, что люди больше не живут в домах с садами.
В Среднем Эддаберге у него будет квартира. Конечно, не свой дом, и уж точно у него не будет сада. Может, в Старшем Эддаберге у людей есть сады? Почему бы и нет.
Рихард замер у запертой оранжереи, завороженно глядя на рой разноцветных мерцающих огней. Это лаборы-пчелы опыляют цветы, выжигают зарождающуюся на листьях желтизну. А с рассветом они зароются в землю у корней и будут выпускать в почву газ и синтетический гель, который, как Рихард слышал, по составу почти не отличается от обычной гнили, только прозрачный и пахнет персиками.
Он ничего не понимал в цветах и никогда их не любил, но мысль, клевавшая сознание была слишком заманчивой. Несвоевременной, но заманчивой.
«Человек, который сажает цветы, перестает быть человеком, который страдает, и становится человеком, который сажает цветы».
Рихард страдал? Нет, конечно же нет. Совсем скоро он получит то, ради чего всю жизнь проработал. Проработал в саду, забавно, он никогда об этом не думал.
Только он был синтетическим гелем, который пах персиками, а не садоводом. Эта мысль его нисколько не печалила — садоводы иногда увлекались и получали несовместимые с дальнейшей карьерой штрафы.
— Почему цветы-то? — тихо спросил он у холодного стекла оранжереи. — Ты же мог что угодно придумать. Почему не смотреть эфиры, не лампочки на алтарях зажигать? Можно еще копать траншеи. Или жарить тосты, но тебе приспичило говорить именно о цветах.
Леопольд не мог ему ответить. Может, он никому уже не мог ответить.
«Неудивительно, что он сейчас вспомнился», — думал Рихард, раскладывая вешалку-манекен прямо на улице.
Как глупо. Чудовищно глупо. Вот бы никто не увидел.
Он раздевался быстро, чтобы не передумать, и о Леопольде больше не вспоминал. Костюм на вешалке остался напитываться холодным ночным воздухом, а Рихард, шипя и матерясь, влезал в универсальный рабочий комбинезон. Комбинезон шуршал и почти не грел, зато перчатки, которые он нашел в ящике с инвентарем, были чистыми и теплыми.
Можно было скомандовать Аби, чтобы связался с лаборами-садовниками. Чтобы они включили свет, чтобы услужливая модификация Аби с приятным женским голосом объяснила ему, какая лопата для чего нужна и как вообще-то говоря полагается сажать цветы, чтобы не стать человеком, который страдает ерундой. Но Рихард совсем не хотел делить спонтанную полуночную глупость с Аби и его модификациями. Даже если у них приятные женские голоса.