Словно капля воды сорвалось последнее «так».
Рихард улыбался камере, но куда искреннее он улыбался табло со зрительской аудиторией — эфир пришли смотреть больше чем шесть миллионов человек. Кто-то еще не успел подключиться, скоро людей будет еще больше.
Рихард поздоровался с Сэмом, который сидел на ужасном фиолетовом диване в своей студии и смотрел в объектив мудрым и печальным взглядом.
Как у Бесси.
Как у живых собак.
Лживый, рыжий засранец.
В ушах стучало навязчивое так-так-так. Ну и хорошо, пусть задает ритм, на который так славно нанизывать слова.
Слова вытекали из горла, но Рихард почему-то не слышал и не чувствовал их. Не чувствовал вибраций в горле, не чувствовал, как шевелятся его губы. Словно слова текли мимо и без его участия.
Он за эти годы сказал столько слов.
Сэм обернулся к экрану, чтобы поздороваться с кем-то из специальных гостей.
Рихард использовал это мгновение, чтобы посмотреть на Анни. Она сосредоточенно центровала левую камеру.
Нужно сказать, чтобы взяла другую.
Рихард чувствовал, что эфир получится прекрасным.
Ведь так?
Цифры на табло замерли — рост аудитории остановился, не дойдя до семи миллионов зрителей.
Так.
Анни смотрела прямо в камеру и сосредоточенно хмурилась.
Так.
Рихард успел увидеть, как свет в камере башни вдруг сделался рыжим. Успел увидеть, что Анни больше не хмурится, а потом ее лицо исчезло, а камера, вздрогнув, наполнилась чернотой.
И только тогда Рихард услышал взрыв.
Глава 11. Рыбья кость
Манжета темнела в углу, черная на белом, будто притаившееся животное. Больше ничего не было — только белоснежная комната, черная манжета, стол и табуретка. Марш не знала, где она. Приехала ли она домой? На каждой стене и на полу было написано «ты дома». Кажется, она сама это написала, прежде чем снять манжету, но не ложная ли это память?
Изменить она все равно уже ничего не могла.
Марш сидела за столом и скользила взглядом по четырем развернутым перед ней экранам. Перед ней настороженно мигала рыжими лампочками отложенного старта серебристая панель. Марш едва касалась ее кончиками пальцев, улыбалась и была счастлива.
Оказалось, чтобы стать счастливой, надо просто перестать сопротивляться.
Но белое пространство начинало раздражать. И эти черные буквы, висящие в пустоте — такая гадость, зачем она их вообще написала.
Она написала?
Да какая разница.
— Аве, Аби! — она подмигнула Рихарду Гершеллу на экране. — Покажись!
Не глядя вытянула руку. Почему раньше она ненавидела Аби? Бесси права, он отличный парень. И глаза у него хитрые — Марш нравились мальчишки с хитрыми глазами. Они все понимали, не то что Освальд и Даффи. С ними было о чем поговорить.
— Мне больно, дружочек, — сообщила она Аби, отвернувшись от экранов. — Что мне следует сделать?
— По рекомендациям, утвержденным медицинскими и правовыми ассоциациями, вы можете обратиться к дежурным врачам или в ближайший аптечный пункт.
— Нет, Аби, — жалобно сказала она. — Не так больно. Ну ты же знаешь.
— Если вы столкнулись с правонарушением, вы можете отправить репорт, сделать заявление или обратиться к карабинерам, — нудно отчитался он.
Марш поморщилась. Стоило проводить с ним побольше времени — она так и не научила мальчишку нормально разговаривать.
— Ты, с конвента, — позвала она. — Покажись. А ты, Аби, скажи, что делать, если я могу устроить потрясающую… акцию, и мне больше не будет больно.
— Согласно рекомендациям в вашем профиле, вам следует чаще сублимировать в творчество ваш нереализованный негатив, — одобрительно отозвался Аби. И улыбнулся ей — хорошо так, ободряюще.
Отличный парень! Хороший, все понимает.
— Но это будет не творчество, — призналась она, поднимая руки.
Сдаюсь. Хочу быть хорошим членом общества и делать то, что говорит Аби.
— Зачем ты его обманываешь? — поморщился ее аватар. — Давай, скажи ему прямо, со всеми словами, на которые у него прописаны триггеры. Пусть он начнет запись — тогда это будет честно.
— Взрыв-протесты-терроризм, — невозмутимо отозвалась Марш. — Ну-ка, скажи мне теперь, дружочек, что мне следует сделать — устроить акцию, которая принесет мне облегчение, или продолжать предаваться саморазрушительным — Леопольд так сказал, доктор! — привычкам?
— Ваша акция имеет политическую подоплеку, подразумевает протест, резкую и публичную критику власти и — или — человеческие жертвы? — проскрипел Аби.
— Нет, — совершенно честно ответила Марш. Она знала, что в этот момент Аби ведет запись, которую сохранит в ее профиле, и эту запись карабинеры смогут использовать против нее.
А будет забавно, если она сейчас сидит в аэробусе и все на нее смотрят! Нет, тогда шли бы очки симпатий и репорты.
Аби не отправит ее карабинерам, если она будет отвечать честно. Анализатор убежденности сейчас прокручивает ее ответ, разбирая все вибрации ее голоса, изменение оттенка кожи, температуры тела и размер зрачка.
Она не боялась. Она ведь сказала правду. Плевать на сенатора Кьера — кто это вообще? Плевать на власть, Марш даже не знала имен большинства политиков. И людей убивать она не собиралась.
Она обернулась к экранам.
Какие у Рихарда ясные глаза. Можно подумать, что трансляцию с подготовленными аватарами смотришь, а не живой эфир.
Неприлично в таком возрасте иметь такие чистые глаза и белые зубы, господин Гершелл, особенно неприлично, когда ваши бывшие коллеги травятся синтетическим морфином.
— Ваша акция под-д-дразумевает причинение вр-р-реда здоровью кого-либо? Участники ваш-ш-шей акции имеют представление о ее сути? Они уч-ч-частвуют добровольно? — протараторил Аби, забарахлив от непривычной нагрузки.
Бедненький, заикается! Она даже искусственный интеллект довела до заикания, вот такая она дрянь.
Впервые в жизни Марш этим так искренне наслаждалась. Смириться. Почему Леопольд не сказал, что так можно?
Может, он тоже был жестоким? Не хотел, чтобы она вылечилась? Ах, господин Вассер, неужели вы такой же негодяй, как и все остальные, почему вы не сказали, что можно просто не бороться?
Вы ведь в итоге так решили. Вы, вы первым сдались!
— Нет, все мирно, никто не пострадает, все участвуют добровольно и прекрасно знают, что мы будем делать, — широко улыбнулась Марш.
— Зачем ты над ним издеваешься? — удивился ее аватар.
Гершелл на экране тоже чему-то удивлялся. А аудитория на табло внизу экрана показала шесть миллионов. И она росла дальше.
Все любили скандалы и душещипательные истории. У Гершелла всегда было в избытке скандалов и историй. Ему надо было только соврать и поулыбаться, чтобы получить вдвое больше, чем Марш получила на экстремальном эфире.
… А все же — где она?
Хорошо бы дома. Марш хотела домой.
А где это — дома? Зачем она тут вообще сидит?
— Хочу общественного одобрения, — прохрипела она. Аби, аватару, Гершеллу и белым стенам, на которых побледнели черные надписи. — А ты что думаешь? Надо ли мне… устраивать акции?
— Аби не понимает полутонов, — аватар раздраженно пощелкал пальцами. Марш видела в собственных глазах настороженность, но по лицу отчетливо читалось, что Она-Прошлая понимает Себя-Настоящую.
И некоторые вещи Она-Настоящая помнила совершенно отчетливо.
— Но ты понимаешь. Он не поможет мне решиться. Ты помоги.
— Согласно рекомендациям, вам следует провести акцию, если она позволит вам справиться с нереализованным негативом, — довольно резюмировал Аби.
— Вот видишь. Теперь ты скажи. Ты-то понимаешь полутона.
— Что было под рукавом? — глухо спросил аватар.
— Четыре блока синтетического морфина на одной манжете, какие-то антибиотики — я не разобрала — на другой, и на третьей что-то из легальных эйфоринов, — отчиталась Марш. — Я по дороге пробила рецепты по базам. Леопольд сказал, что не умирает, может, и не врет.