— Я вам вот… принесла… — всхлипнула она, дрожащей рукой протягивая Леопольду письмо. — М-м-марш… сказала, чтобы я вам сказала… сказала… что я «хоть кто-то»…
И снова расплакалась, хотя обещала себе, что больше не будет плакать на людях. И вообще она уже устала плакать, и этот дедушка Леопольд, кажется, тоже очень расстроился, но как же иначе! Он точно был хороший, не мог не расстроиться.
И ему, наверное, тоже было жалко Марш.
Она же ее спасла! За что ее убили?!
— Тебя зовут Бесси? — позвал Леопольд. — Куртка мне все равно не нравилась. Правда, плохая была куртка, никуда не годная. Заходи скорее, сейчас соседи выйдут и решат, что я тебя обижаю. Заходи, у меня… остался хороший чай.
Бесси вытерла слезы и подняла взгляд. Леопольд был совсем, совсем расстроенный и такой старенький, а она слышала, что старым нельзя расстраиваться.
Вот Рихард Гершелл расстроился и чуть не умер. Ему тоже было жалко Марш, даже уколы пришлось ставить. Вот она будет хороша, если из-за нее Леопольду придется звать врачей!
Она дотронулась до его ладони и переступила порог. Леопольд сжал ее пальцы — теплая-теплая была у него была рука! — и закрыл за ней дверь.
…
Знаете, глупо как-то получилось. Мы же все друг другу не желали зла — наверное, даже Рихард Гершелл делал свою работу и не смог вовремя остановиться. Я все равно буду его ненавидеть, потому что работа — совсем не оправдание для подлости, но может он просто не понял, что такое подлость?
А это тоже не оправдание, но… вы ведь его не ненавидите. Вот о чем я должна была спросить и о чем теперь жалею — почему не спросила, как вы можете его не ненавидеть?
Я помню, что вы сказали, что не можете помочь всем, но можете «хоть кому-то». Я теперь «все». Освальд сказал «мы», я ему наврала, что никакого «мы» не бывает, но теперь «я» — это «мы», все остальные. Все, кто не «хоть кто-то».
Глупости какие-то, Леопольд. А знаете, я все-таки придумала, как вам помочь. План на сотню золотых ос!
Я помогла? Хочу верить, что помогла. Не волнуйтесь, я ничего никому не вырезала.
Я помню, что в прошлый раз вы посчитали себя виноватым в том, что со мной случилось, и еще говорили про страшную ошибку, и что вы не могли помочь. Но теперь-то вы не мой врач, и, хоть я и хочу считать вас своим другом, но вы правы — ваша болезнь не мое дело, а моя — не ваше. А значит, вы ни в чем не виноваты. И ничего мне не должны. И все-таки, если вам не будет трудно — поговорите с девочкой, которая принесла записку.
Ей нужно рассказать про рейтинги. Я слушать уже не могу, что она плохой человек.
Мне правда и не придется.
Может, вы послушаете?
Спасибо вам, Леопольд. И простите меня, я действительно хотела, как лучше.
…
Первые полгода в Среднем Эддаберге Рихард почти не помнил. Он шатался по своему огромному дому, а потом шел шататься в огромный парк у себя под окнами.
Настоящий парк, не пустырь с трансляторами, из которых росли голограммы-деревья и распылителями, которые плевались ароматизатором «лес». Рихард сначала даже не верил, что парк действительно есть, но там жили птицы. И они гадили. Почему-то это окончательно убедило его в реальности происходящего.
Виртуальные птицы никогда не гадили.
Но это имело удивительно мало значения. Для Рихарда был целый город, полный домов из кофейного и кремового кирпича, домов с десятками и сотнями окон, отражающих свет.
Улицы, на которых росли цветы. Их сажали сосредоточенные люди в синих комбинезонах, и Рихарду казалось, что эти люди ничего не знают про страдания.
… если бы у него осталась работа. Если бы у него только осталась работа, а не социальное пособие и запрет на профессиональную деятельность! Тогда он мог бы ни о чем не думать и крепко спать по ночам.
Список легальных эйфоринов в Среднем Эддаберге был короче, на остальные нужны были рецепты. Рихарду не хватало. Рихарду и его совести, его воспоминаниям и всем его ошибкам требовалось больше.
Первые полгода он только смотрел, нюхал, бродил по сети, знакомясь с местными конвентами и постоянно ел, потому что не есть в Среднем Эддаберге было невозможно. И после еды он даже ощущал короткое удовлетворение.
А потом наступила неминуемая скука. Конвенты здесь собирали качественнее, чем в Младшем Эддаберге, но в них не хватало злого безумия вседозволенности — в Среднем Эддаберге цензура работала куда лучше.
Деревья и гадящие птицы перестали восхищать, а окна оказались застекленными дырками в стенах, через которые проникал свет. Оказалось, что по утрам этот самый свет еще и раздражает.
А еще здесь не было Аби. Социального помощника в Среднем Эддаберге звали Дафной. Дафна даже без модификаций была потрясающей, можно было выбирать ее внешность, тембр голоса и степень вмешательства — Аби сообщал о каждом звонке, о каждом репорте и любой награде. Дафна уважала личное пространство.
А еще здесь можно было покупать или создавать дополнительных помощников. Куратор Рихарда, черноволосый парень по имени Питер Легасси, советовал ему программное обеспечение не меньше, чем на троих помощников.
«Потому что в первые месяцы вам может быть одиноко», — тактично сказал он.
Рихарду стало одиноко через полгода. Здесь не было его коллег, бывших друзей, пациентов, которые заглядывали бы ему в рот. Это там, в Младшем Эддаберге он был Рихард Гершелл, пресс-секретарь реабилитационного центра «Сад-за-оградой». А здесь — мигрант из города, который местные считали адом. У него низкий для местных рейтинг. И нет работы.
На него смотрели с жалостью. С ним обращались так, будто он пережил войну. Будто его вытащили котлована, заполненного трупами и водой.
Будто он в любой момент впадет в буйство. Или умрет. Или начнет рыдать и рвать на себе волосы. А Питер Легасси все настойчивее советовал обзавестись компанией виртуальных помощников.
«Для разных целей. Виртуального секретаря и хорошего собеседника иногда полезно разделять. К тому же созданных вами помощников можно выпускать в свободный доступ, чтобы люди, которые в них нуждаются, могли их использовать. Такой опытный человек как вы может помочь таким одиноким людям… как вы», — настойчиво говорил он, а Рихард рассеянно кивал и шел смотреть на птиц. Птицы чирикали и гадили, гадили и чирикали, а он все никак не мог решиться.
Он не сохранил записку, которую передала ему Бесси. Сжег желтоватый лист, изгрызенный злыми черными буквами, но помнил каждое слово. Хоть и прочитал ее всего один раз.
…
Господин Гершелл!
Я знаю, что умру, а вы отправитесь в Средний Эддаберг. Не тешьте себя иллюзиями — это я так решила. У меня был шанс остаться человеком, и я хочу гордиться тем, что воспользовалась им. Даже если это не так.
Я хочу, чтобы Леопольд запомнил меня хорошим человеком. Я хотела обмануть его, сказать, что поехала в Младший Эсхольд, разменяла комнату и буду выращивать цветы. Но он узнает, или Бесси все расскажет, она не умеет врать. И нехорошо оставлять Бесси, правда, мистер Гершелл? Она сама не разберется, она запутается и будет несчастна.
Я не вас о помощи прошу. Я не прошу вас помогать Бесси — вы все равно не сможете. И не станете, верно ведь, мистер Гершелл? Вас ждет дом.
Но я верю в то, что вы тоже когда-то считали себя хорошим человеком. Может быть, считаете до сих пор.
Мне жаль, мистер Гершелл. Я действительно сожалею, что из-за меня погибла Анна Брайт. Мне жаль, что из-за меня погиб человек, который был вам дорог. Я ничего не могу исправить, но врать мне больше незачем.