Зорька суетливо металась по горнице, собирая на стол угощение и выставляя кувшин ромейского вина. Мальчика унесла из дома испуганная служанка.
Это было как возвращение в прежнюю бойникскую жизнь, когда он не имел еще опыта в отношениях с наложницами и считал, что все каким-то образом само сложится и притрется. И вот вроде бы взрослая жизнь наступила, а он все так же не ведает, как распорядиться любящими его женщинами.
— Ты там еще себе нового мужа не присмотрела? — пошутил князь, чтобы избавиться от неловкости.
— Кому захочется, чтобы его пополам перерубили, — сказала она с улыбкой.
— Так я вам дам хороших коней и пять дней, чтобы вы от погони оторваться успели, — продолжал свою шутку Дарник.
— А сына тебе оставить или разрешишь с собой взять?
С сыновьями от Зорьки и Черны у него была пока еще не разрешимая трудность. Детей от наложниц князья обычно с пяти лет забирали на свое дворище, чтобы воспитать должным образом и хорошо пристроить, когда вырастут, но до пяти лет они оставались в полном распоряжении матери.
— Тебе хватает тех дирхемов, что я даю? Или добавить? — перевел князь разговор на другое.
— Я и этих-то не заслужила, — с неожиданным вызовом ответила наложница.
Вместо того чтобы как следует расслабиться и беззаботно окунуться в былую ее ласку и открытость, он вдруг вынужден был выстраивать все свои действия и даже выражение лица, чтобы Зорька не почувствовала его отчужденности. Следить за собой и притворяться в таких, вроде бы всегда незатейливых и приятных, делах было внове для него, зато ему, наконец, стало понятно, почему иные мужчины, по слухам, неделями не дотрагиваются до своих жен. Тем не менее, когда чуть позже глаза прильнувшей на ложе к его вспотевшей груди Зорьки мягко засияли, а порозовевшее лицо заметно похорошело, он уже совсем не жалел о своем притворстве.
— Ты будешь еще ко мне приходить? — спросила она.
— Конечно, почему ты об этом спрашиваешь? — заверил Дарник.
— Она же княжна, тебе с ней интересней.
Сколько до этого князь о Всеславе ни думал, он никак не мог определить, что больше всего его в ней привлекает, и вдруг произнесенное Зорькой слово открыло ему: действительно, ему с княжной просто все время интересно, и этот интерес за два месяца не только не уменьшился, а еще больше возрос.
— Зато у нас с тобой есть что вспомнить, — почти честно выкрутился он.
— А помнишь, как в лесу было, а потом на лодии? — тут же оживилась Зорька.
Дарник поморщился. Плавание на лодии, когда они с Быстряном перебили девятерых захвативших их в плен пьяных хлыновцев, вспоминалось им всегда без особого удовольствия. Да и вообще долго притворяться было все же утомительно, и, сославшись на дела, Рыбья Кровь поспешил на Войсковое Дворище.
В княжеской опочивальне горели сразу три подсвечника на пятнадцать свечей. Два из них стояли у самой постели. Всеслава, лежа, читала свиток о ромейских церемониях, который он ей дал. Увидев входящего мужа, она отложила свиток в сторону и медным наперстком потушила свечи. По повисшему тяжелому молчанию Дарник определил, что про Зорьку ей все уже известно. Поэтому свою одежду и оружие он положил на лавку так, чтобы можно было сразу подхватить их, когда понадобится покидать опочивальню.
Но покидать не пришлось. Всеслава не произнесла ни слова упрека. Потушив третий подсвечник, он лег к ней под пуховое одеяло. И снова ничего. Обнял жену за безжизненные плечи и встретил ее застывший глубинный взгляд, казалось проникающий в него до самого затылка. Поцеловав княжну в лоб, он убрал свои руки и откинулся на спину, злясь на то, как все-таки женщины умеют из-за пустяков вселенское горе устраивать. Долго прислушивался к ее дыханию рядом, но так и не дождался ни слов, ни рыданий.
Получив столь убедительное доказательство, что его жена, несмотря на свою высокородность, состоит из той же плоти и крови, что и остальные женщины, Дарник почувствовал себя значительно свободней, чем прежде. То, что Всеслава может сильно страдать из-за своей ревности, его не слишком беспокоило. Все свое детство он прожил вдвоем с матерью за пределами родового селища. Но каждое лето он неделями ночевал у дяди, чтобы вволю играть с двоюродными и троюродными братьями. Такое «гостевание» позволяло ему более ярко и свежо впитывать сам уклад жизни селища. Особо его изумляло, почему все женщины изо всех сил держатся за своих мужей, хотя им случается получать от них и побои, и ругань, и насмешливое пренебрежение. Позже ромей Тимолай объяснил любознательному подростку это так: