Оценка была правильной: Хардин, во всяком случае, входил в десятку сильнейших русских шахматистов того времени. Переехав в Самару, Ленин стал работать у Хардина в качестве помощника присяжного поверенного (как тогда именовались адвокаты), по вечерам часто встречался с ним за шахматной доской и принимал участие в турнирах-гандикапах. Сначала Ленин получал от Хардина фору коня, а затем только пешку и ход.
Вернемся к рождественскому турниру 1878/79 года. В нем встретились только сильнейшие шахматисты двух столиц. От Москвы играл Шмидт – известный теоретик, который ранее жил в Германии и в 1866 году редактировал журнал «Дейче шахцайтунг», чем, конечно, был особенно интересен для Чигорина. Фактическим чемпионом Москвы был другой участник турнира – Соловцов. Профессиональный музыкант, он с детства страстно увлекался шахматами. У его кровати стоял ряд столиков с расставленными на них позициями, которые он анализировал по ночам после напряженного трудового дня. По силе игры Соловцов уступал только Чигорину и Шифферсу. К сожалению, этот замечательный самородок из-за занятости не выступал в международных турнирах, но до начала двадцатого века был сильнейшим шахматистом Москвы, а потом отошел от шахмат.
От Петербурга выступали лучшие шахматисты: Чигорин, Шифферс, Петровский, Ашарин, Аланин. В последнюю минуту в список участников были включены (взамен не прибывших Винавера и Хардина) Лизель и Нерлинг.
Большой интерес, кроме Чигорина и Шифферса, вызывало участие еще одного молодого шахматиста – двадцатитрехлетнего Семена Зиновьевича Алапина. Сын богатого предпринимателя, Алапин еще в гимназии фанатически увлекся шахматами. Когда он был еще юношей, Шумов поручил ему заведование шахматной библиотекой при Немецком собрании, что дало Алапину возможность досконально изучить теорию, в особенности теорию дебютов. Позже он проявил себя незаурядным аналитиком и дебютным теоретиком, создавшим своеобразные системы, которые, однако, не удержались в практике.
Об этом человеке, которому суждено было омрачить всю последующую жизнь Чигорина, стоит рассказать поподробнее. Будучи на шесть лет моложе Михаила Ивановича, Алапин во всех отношениях был антиподом великого русского шахматиста. Честолюбивый, эгоистичный, энергичный, разбогатевший вместе со своим отцом на лесных подрядах, Алапин мог годами заниматься шахматами без всякой заботы о завтрашнем дне. Он часто бывал за границей по торговым делам, долгие годы жил во Франции, а потом в Германии, куда впоследствии и переселился окончательно. В Петербурге с середины девяностых годов бывал лишь наездами.
Шахматист сугубо рационалистического стиля, убежденный сторонник начинавшей входить в моду зарубежной позиционной школы, Алапин позже не раз выступал в международных турнирах, но без больших успехов – иногда занимая невысокие призовые места, иногда оказываясь в конце турнирной таблицы. Первого приза не взял ни разу. В матчах против сильных маэстро играл неудачно, у второстепенных, случалось, и выигрывал.
Алапинские чувства к Чигорину можно определить как сплав зависти и ненависти посредственности по отношению к гениальному творцу, сторонника установившихся теоретических шаблонов – по отношению к новатору. Неоднократные попытки Алапина помериться силами с Чигориным за доской, как мы увидим, заканчивались полным фиаско. Оставался лишь путь непрестанной мелочной полемики и всяческих закулисных интриг.
Плотный, приземистый человек с лицом бульдога и бульдожьей хваткой в позициях, где можно «зажать» партнера, Алапин считал себя полноправным соперником Чигорина и настойчиво пытался захватить руководящую роль в петербургской шахматной жизни. Практичный, ловкий, неразборчивый в средствах, Алапин искусно использовал особенности гордой и нетерпеливой натуры Чигорина, чтобы, выражаясь шахматным языком, «добиться явного преимущества» не только на доске, но и в жизни.
Вот как рисует их современник В. Чиж антагонизм характеров Чигорина и Алапина. Пришел Чиж как-то к некоему любителю шахмат графу Граббе, числившемуся при русском посольстве в Париже и часто бывавшему в Петербурге. «Смотрю – он стоит в передней, – пишет В. Чиж, – вежливо жмет руку небольшому человеку с лицом мопса, а тот низко кланяется и говорит: „Не беспокойтесь, ваше сиятельство, все исполню в самом скором времени“ – и быстро вышел на лестницу, до которой Граббе проводил его. Я удивился и спросил: „Почему вы этого толстяка провожали с такой любезностью?“ Он ответил: „Да ведь это известный Алапин“. „Что ж, вы с ним играли?“ Граббе улыбнулся: „Нет, он у меня на службе“ – и рассказал, что он, интересуясь некоторыми дебютами и не находя исчерпывающих анализов в руководствах, обращается к крупным шахматистам. „Теперь я особенно интересуюсь гамбитом Стейница и играю по переписке серию партий им с французскими шахматистами. Все бранят этот дебют, а мне он нравится. Хочу исследовать его, но не хотелось бы в партиях сыграть слабо, когда есть хорошие продолжения. Я и обратился по приезде сюда к Чигорину. Он, правда, не отказал в помощи, но давал ее как-то неохотно. Я решил платить ему, пригласил к себе и сказал, что я не рассчитываю на бесплатную помощь. Он ответил как-то уклончиво – ни да ни нет. Я сказал, что скоро уезжаю во Францию и прошу ответы на мои запросы присылать туда. „Размер вознаграждения определите сами, – попросил я Чигорина. – Только одно условие: ответы присылайте без задержки – это мне очень важно“. Вдруг Чигорин покраснел, вскочил и, сказав: „Я к вашему сиятельству в услужение поступать не намерен“, почти бегом выбежал из комнаты, и я не успел остановить ею. Признаюсь, я растерялся. Что было делать? Мне как-то неловко было даже встретиться с ним, тем более что он явно избегал меня. Тогда меня познакомили с Алапиным. С ним дело кончили в пять минут. Он дает товар, я плачу. Он смотрит на это как на коммерческую сделку, и это так приятно: я могу, не стесняясь, сколько угодно и о чем угодно спрашивать, спросил и заплатил – и никаких одолжений!“»