— Эскадрон второго эшелона!
— Это ведь и есть обоз…
Уязвленная гордость рыцаря обернулась кучей бранных слов и новеньким сапогом на заднице Гены. Не удержав равновесия, оруженосец перевернул котелок с готовящейся кашей, оросив округу комками белой слизи и похоронив надежды на скорый ужин.
Пожрал, называется… Ладно хоть вода закипеть не успела, — вареные оруженосцы в мое меню не входят.
От смешков с соседнего костра, Филя взбесился еще пуще. Смахнул с себя кусок налипшей каши, он швырнул его в племянника:
— Растяпа! Язык без костей, да руки растут, откуда ногам не пристало! Один стыд за тебя! Чего застыл, в землю вмерз — галопом за водой! Да поскорее — сиры желают отужинать еще в этом веке!
Краснея от праведной обиды, пацан с надеждой уставился на меня, ища поддержи.
— Иди, иди… — я отмахнулся, вызывая разочарование в юношеских глазах. — Только повыше по реке поднимись — а то зассали все.
Закусив губу, парень подхватил котелок и двинулся подальше от хмурого костра да поближе к веселому бульканью с раздраженным фырканьем. Продвигаясь по лагерю, четкий отпечаток каблука на его штанине оставлял за собой шлейф из веселых смешков и примитивных острот.
Что может забавнее чужого унижения…
— Чего бы седомудые книгочеи не выдумывали, не щедрость, а терпение самая рыцарская добродетель… — утираясь от налипшей каши, кривился Клебер. — И воздам тебе по заслугам — нужно являться поистине благословленным сиром, дабы изыскивать силы сносить всю дерзость и скудоумие моего незадачливого племянника…
Когда интерес гвардейцев к нашему костру угас, я наклонился поближе и рванул прямой воротник новенького дублета. Под треск льняной ткани глаза Фили испуганно округлились, а лицо приобрело плаксивую мину — пришлось спешно закрыть ему рот, дабы крик не привлек лишнего внимания.
— Еще раз на пацана жало поднимешь, я тебе лицо обглодаю. На дизеле будешь в дедовщину разводить, а то и вовсе, пуля в лоб да «соча» в учетке, понял?
Клебер пытался огрызнуться и залепить по роже, но вывернутое запястье пресекло попытки сопротивления. Скорость и ловкость не особо помогают против навалившейся туши, весящей раза в четыре больше твоего. Несмотря на напрягшиеся скулы и яростное шипение, на смену гневу с каждым новым мгновением приходил страх.
Дождавшись короткого кивка, я отпустил раскрасневшегося рыцаря и как ни в чем ни бывало вернулся на свое место. К счастью, ни раскинувшиеся по опушке гвардейцы, ни кучкующихся в сторонке караванщики не заметили мимолетного междусобойчика.
Убедившись, что мимолетный позор остался незамеченным, Клебер задиристо плюнул и сквозь зубы завел старую песню о главном:
— В лучшие времена, оруженосцев и за меньшее розгами охаживали! — рыцарь демонстративно огладил застарелый шрам на щеке. — Сталь закаляют, а не ласкают!
— Ага-ага, три скрипа, пять-сорок-пять, крокодилы, фанера — вот у вас-то служба — ух! А у молодых рассос да халява. Взрослый лоб, а все туда же, недуг в подвиг обращаешь.
Ошибки прошлого исправить невозможно, а вот оправдать — сколько угодно. Точно так же пережитые травмы и обиды обращаются в достижения, становясь чуть ли не медалями. Еще и с другими поделиться норовят, с дурной головы на здоровую.
Сам таким же был. Пока кукухой на почве этих «медалей» не двинулся.
— Вздор… — не поняв ни слова, но уловив общий тон, Филя презрительно поджал губы. — Тебя в кормилицы возвышать замышляли, да оговорились по концу. Не воин, а нянечка сердобольная.
Но сколько бы вызова не силились выдать его глаза, как бы часто не сжимались кулаки, я знал, что все кончено. К Гене он больше и пальцем не притронется.
По той же методе, которой он оправдывал издевки, он объяснит и смирение. Просто вместо «для его же блага» встанет «да ну его, все равно надоело». Повторит с сотню раз и сам поверит. Клин клином, и самообман так же.
Это если бы его публично унизили, перед строем пальцем погрозили — там да, там прогибаться нельзя. Как же, перед сослуживцами и дружками слабину показать? Что это он, — лейтенантика с каким-то дисбатом забоится? Еще чего… Становись душары в ряд, — фанеру к бою! Да к такому, чтобы в этот раз аж затвор передернулся от столкновения приклада с тощей грудью позавчерашнего школьника. А то вдруг подумают, что щадит? Вдруг решат, что испугался?
Наедине иначе. Нет дружков, — нет борьбы тестостерона со здравым смыслом. Есть только ты и контуженная развалина, с которой даже самый неокрепший мозг советует не связываться. И вот уже духи спокойно спят на койках, пока почтенные «дедушки» поочередно машут руками, приговаривая «да ну их, надоели…». О приключившейся беседе с офицером они друг дружке не расскажут, принимая чужую волю за свое решение.
Как с падающим деревом в лесу — если никто не может услышать его крик, то кричит ли оно? Так и тут, если никто не видел твоего «поражения», то было ли оно вообще? Иногда лучше оставить противнику коридор для отступления, чем расшибать лбы в уличных боях. Пущай себе обманываются, не жалко.
Странно, что остальные делали иначе, предпочитая бравировать перед строем и испытывать свой мнимый авторитет. Может оттого, для использования чужого лицемерия нужно осознать свое?
Мальчишки любят фантазировать, с погонами они или без. А какие фантазии могут быть слаще, чем о собственном превосходстве?
— Ах, пустое! Твоя истина! — в смиренном жесте Филя воздел руку. — Негоже с вмешиваться в связь сира и оруженосца с поучениями… Позабудем же обиды да оставим прошлое позади — не пристало рыцарям уподобляться склочным поварятам!
— Реально «ловкий»… — только и подивился я.
Быстро нашелся. И минуты не прошло… Этак мастерски жопой маневрировать даже Эмбер не умеет, а та еще кудесница.
— Благодарю. — через силу кивнул придурок, делая вид будто принял все за чистую монету. — Теперь и я вижу, неспроста тебя нарекали «Тихим». Таки и у северян честь имеется. Безмолвно лезвие да ровен меч — не изяществом манер, а прямотой славна воинская учтивость…
— Да заткнись ты!!! — концентрация вранья и притворства травила воздух, обжигая легкие на каждом вздохе. — Не женюсь я на синевласке, пойми уже! Не-же-нюсь! Не будет у меня замка, не нужен мне никакой капитан, или заместитель! Я вообще нихрена не рыцарь, понял⁈ Хорош жопу вылизывать! Ты же меня старше лет на десять, ну будь мужиком же⁈
Опустившееся молчание наконец позволило насладиться треском костра и лучами закатного солнца, ласкающего верхушки деревьев. Но легкость, с которой этот говнюк врал себе и окружающим все еще отзывалась зубным скрежетом.
Реинкарнация замполита, мать его… В любую дырку без мыла пролезть пытается.
— Ах вот оно что… — под спокойной маской проступил «настоящий» Клебер. — Изволил усомниться в моем мастерстве… Вознесся! Сверху вниз смотришь! Так не обманывайся — победил ты подлостью, а вовсе не доблестью!
— Какой же дурак, господи… Семейное, блин.
— Довольно оскорблений! — вскочив на ноги Филя рефлекторно рванул себя за пояс, но его ножны продолжили безобидно покоится у бревна, о чем он, конечно же, прекрасно знал. — Проклятье, да случись у нас честный поединок, от тебя и пуха не осталось!
— Ну, значит драться честно точно не вариант. Хорош комедию ломать, не в театре.
Побагровев и едва не бросившись с кулаками, мужик все же совладал с эмоциями, ринувшись к реке и едва не затоптав вернувшегося оруженосца.
Бережно прижав булькающий котелок к груди, Гена недоуменно проводил дядьку взглядом:
— Сир… Что это с ним?
— Совесть замучила. Мы сегодня жрать будем или как? Давай уж, заводи эту шайтан-машину… Офицеры явствовать изволят!
Приняв котелок, я принялся помогать Гене с готовкой, ибо в одном Филя прав — жрать я хочу уже в этом веке.
И все же таким его видеть куда приятнее. Нормальный он мужик. Но слишком уж хочет уподобиться ненормальным. Почти как я, но зеркально.
Едва вода закипела, а Гена бросил попытки разнюхать о случившемся, как угроза вновь нависла над долгожданным банкетом. Оставляя за собой хвост из кланяющихся гвардейцев, к нашему костру с ужасающей скоростью приближался дуэт Лелика и Болека. И если ушастую больше привлек забытый Клебером меч, то для целей синевласки даже в уголовном кодексе определений не заготовили.