— Не этой страстью, недоумок! Как меня с очкастой тупицей сравнивать, так ты быстрее всех, а как заметить, что мальчишка видит в тебе себя… Ох, да это же очевидно! Подтираясь чужими титулами и насмехаясь над высокими замками, ты не мог не пленить его своей очаровательной примитивностью. Это же буквально то, о чем он мечтал каждое мгновение своей жизни! Утирая плевки и выслушивая насмешки, он раз за разом представлял себя ровно таким же, каким видит тебя! Как вообще можно…
— Молоть такую фигню. Будь оно, как ты говоришь, он бы в рот мне заглядывал, виляя хвостом и выполняя каждый приказ. А не на говно исходил по любому поводу… Нет, серьезно, пока ты там кости перебирала, он меня чуть чуркой не огрел! А видела бы его рожу когда я ту авантюристку… После канализации, короче.
— Феноменальное скудоумие — не в гордости причину ищи, и не в юношеской ветрености, а в самом себе, кретин! Закрой рот, открой глаза — все очевидно! Геннаро почитал, будто он свой! Будто чего-то значит! Будто ты делаешь разницу между ним и этими бесчисленными городскими мошками, которые подобострастно заглядывают тебе в рот! Но… Ох уж эта жестокая действительность, верно? Ты не «домой» его отправил, не от угрозы избавил, ты иллюзии развеял! А для тупиц нет оскорбления страшнее. Геннаро, Фальшивка, Алексис, Грисби, Рорик… Несчастные ублюдки так и не поняли, что у пламени не может быть ни друзей, ни врагов. Что ты, что твой закадычный инспектор… Подальше греете, поближе сжигаете… И так и маните к себе этих безмозглых мошек…
— Херня. Все совсем… — я замялся, кожей ощущая как оскал Киары становится все шире.
В этот раз ее самодовольство не было пустым. Ее версия выглядит… Правдоподобной. Сюда влезают и недавний «психоанализ» от Эмбер, где она пыталась в очередную женскую хитрость, и простецкая постельная гимнастика Аллерии, и даже, в какой-то степени, Грисби с инспектором.
— Ох уж эта пьяница, а? Слезы, вопли, трясущиеся кулачки… Я едва не оргазмировала! Нет ничего приятнее, чем видеть как выскочек ставят на их место, верно? Я почти слышала, как трещит ее сердце, когда она осознала, что ее чувства стоят для тебя еще меньше, чем ее побитое временем тело…
— Заткнись, а? Просто завались уже. Отомстила ты, отомстила, я весь в слезах и глубоко раскаиваюсь! Больше никогда в жизни не посмею заметить очевидного факта, что отца у тебя никогда не было, а вот сестра…
— Не смей! Не честно менять тему! Мы тебя обсуждаем, а не… И это еще меня за манеры попрекали! И откуда у меня только берется столько терпения, дабы сносить твой мерзостный и подлый…
— Оттуда же, откуда и Эмбер. Других мужиков вам в мире мало, тянет на хрен пойми кого.
Честный и простой ответ порвал ведьму пополам, огласив округу таким букетом оскорблений, от которых и пьяный матрос покраснел бы. Устав придумывать эпитеты для напыщенного нарцисса и заднеприводного импотента, она замолкла, молча позволяя взять курс на избу.
После трех суток быстрого марша все эти «прогулки» по заброшенным хуторам были для меня как ящик минералки для утопающего.
Уже у прогнившей поленницы, превращенную в один гигантский муравейник, ведьма вдруг снова ухватила меня за локоть.
— Вот жеж… — застонав будто от боли, она загородила дорогу. — Не верю что говорю это, но… Если не желаешь приправить нашу и без того мерзкую кашу неловким молчанием с ароматом пота и потерянной невинности…
— Погоди, серьезно⁈
Вместо воплей оруженосца на хуторе стояла тишина, с едва различимыми…
— Да вашу-ж мать!
Мне сегодня пожрать дадут или как⁈ Чертов пацан, то меня едва палкой не огрел, а теперь вот вампиршу угостить вздумал! Нашли же время, блин.
— Ай, ладно… Слышь, ты это, так примерно почувствовать можешь, — они хоть предохраняются?
Прислушавшись, фиолетовая дернула голыми плечами:
— Не берусь заявить, что им знакомо само понятие, однако отец скверно отзывался о репродуктивных функциях гомункулов, и полагаю…
Чего я там про жизнь из смерти говорил? Накаркал! Нет, ну серьезно, нашли время! Да даже сортир будет романтичнее, нежели изба-насильня, где убили и самоубили два десятка человек! Чокнутые, мать их! Господи…
— Брюзжишь как ревнивый отец, право-слово… — присев на поросшую зеленью поилку, ведьма скучающе уставилась в окружающую тьму. — М-м-м… А знаешь, возможно, у тебя еще есть шанс не откиснуть с голода…
Опять двадцать-пять…
— Дай угадаю, сейчас ты предложишь ужин, я спрошу чего это стоит, а ты заявишь «безнал не принимаю, только анал»? Не, нифига, интим не предлагать! Не мой профиль.
— Невероятно забавно! Равно как и непонятно! Животы надорвешь! Не-е-ет, дорогуша, прошли времена моей щедрости — кусай локти и облизывайся… Даже такому недоумку сокровища дважды в кошель не прыгнут.
Но тишина продлилась недолго. Чуткий слух играл против Киары пробуждая в ней отлично различимую зависть. И, похоже, причина крылась отнюдь не в банальной похоти или неприязни к «не-сестре».
— Эй… Не то чтобы мне так интересно, но возвращаясь к твоему шансу на ужин… Я обещала шанс, верно? Так и… Почему в инспекторских рукописях тебя поминали «Четвертым»? Только по сердцу! Никакого вранья и твоих любимых недомолвок!
Фиолетовые глаза виновато блестели в свете восходящей луны, выдавая ведьму с головой. И нафиг я им сдался? Любовь, симпатия, инстинкты? Что-то стайное, примитивное, доставшееся от прямоходящих обезьян? Или все как с Геной и аутисткой, когда собственные тараканы перекладываются на других? Когда вместо живого существа начинаешь видеть зеркало, отражающее потаенные желания, о которых и сам себе признаться боишься?
Вот как инспектору удается вертеть всеми как захочет. Нет тут никакой мистики или таланта — они сами в карман прыгают, если его расстегнуть на нужную ширину.
— Меня обманывать не нужно, я сам обманываться рад, да? Чего ты там про Эмбер выпендривалась? — решив что лимит поверхностных умозаключений за вечер исчерпан, я отмахнулся. — Ладно, хрен с тобой, вот тебе душераздирающая правда. «Четвертый» оттого, что пришлось работать в мясной лавке «Три поросенка».
Фиолетовая какое-то время рассматривала меня, как баран новые ворота, пока наконец не захрюкала, давясь смехом:
— Забавная ложь у тебя выходит куда лучше нудной правды… — соскочив с кормушки она повела носом, устремляясь взглядом в ночную темноту. — Кажется, я вижу кролика, который идеально уместится в печи одного из заброшенных домов…
Не то чтобы я был против крольчатины, но энтузиазм Киары не внушал ничего хорошего. Стойкое подозрение, будто она порывается проверить мою анатомию и испытать старую поговорку про связь между мужским сердцем и желудком.
Гена перестал бояться уголовной рожи, а я устал обманываться хищной моськой Киары. Никакая она не ведьма, а обычная дура, у которой переходный период уже лет двадцать завершиться не может. Позавчера хотела стать первооткрывателем, вчера врачом, а сегодня вдруг замуж потянуло. Везде свой зад усадить пытается, лишь бы приняли…
— Еще одно слово и ужинать станешь собственной задницей! Для кого-то столь жалкого и зависимого, ты чересчур много себе дозволяешь! Мерзкая, назойливая, донельзя обнаглевшая букашка с половой немощностью во-всю…
— Спасибо. Что согласилась пойти с нами.
Несколько тихих слов утихомирили шторм и сквозь ночную тишину снова стало слышно лягушачье кваканье. Глядя как «ведьма» тает на глазах, пылая зардевшимися щеками, я тщательно прикусил язык, дабы не выдать свои настоящие мысли о том, насколько же они все наивные, блин, идиоты.
Или дело или как раз нормальные, а с головой нелады именно у нас с федералом?
Восприняв мое молчание по-своему, фиолетовая прижалась вплотную, тараня своим декольте:
— Боюсь кроликов мы уже спугнули, как тех так и других… Но это ведь не повод откладывать ужин? Кто знает, может пара комплиментов переменят мое решение и вместо твоей задницы, я угощу тебя своей…
Даже спрашивать не хочу, слышал ли схожие слова федерал от погибшей кошатины. Или от пока еще живой ведьмы? Нет, не хочу. Отчасти оттого что боюсь ответа, отчасти оттого, что уже его знаю.