Что такое нужно молодой девице, что можно подарить ей на праздник? Конечно же, украшения — все любят украшения! Или отрез ткани. Или прекрасные новые башмаки вроде описанных Рено. Или двузубую византийскую вилку для мяса. Или маленькую собачку вроде той, что была у Изольды. И что угодно еще красивое и изящное! Кроме того, мне не терпелось оказаться в далеком веселом месте, где никто не знает моей истории и моих унижений, и пощеголять там в новых зеленых штанах и в синем камзоле, который достался мне потому, что из него слишком скоро вырос мой брат. Но на ярмарке никто не будет знать, что камзол мой ношеный и матушкою ушитый, что я всего-то второй сын из маленького феода, и что я ужасно боюсь своего отца.
Так, незаметно для себя, я решился на отчаянный поступок: самовольно уехать из дому. Матушке мы, конечно, ничего не сказали: причем не из ослушания, а по простой привычке с ней никогда не советоваться и разрешения у нее не спрашивать. Я еду на ярмарку, сообщил я тебе; ты в то время перетряхивала свою одежду, вытащив ее из сундука и рассматривая, из чего ты безнадежно выросла и что можно будет на Троицу отдать бедным в деревню. Так что на пороге матушкиной спальни, где жила и ты, я застал ворох разноцветных тряпок: белых, сероватых из грубого полотна, и тонких, и яркие саржи, и линялый бархат — и тебя со сдвинутыми на переносице бровями, очень занятую и неприветливую.
Так как ты жила вместе со мной, у меня на глазах, я не видел, как ты растешь и меняешься. Только иногда, поглощенный посторонними мыслями, я вдруг словно просыпался — и, не узнавая ничего вокруг себя (как не понимает внезапно разбуженный, где он находится), замечал девицу почти что брачного возраста, светлоглазую, с очень светлой кожей и взрослым, умным, добрым взглядом… Девицу несомненно красивую, непохожую ни на кого мне известного своей кроткой женственностью, одновременно такой юношеской и даже мальчишеской, что с ней можно говорить о чем-то по-настоящему важном. Так я увидел тебя тогда, Мари, и снова узнал тебя — мою Мари, моего доброго друга, который понимал, что стихи — это хорошо, что Рено — дурак и пустозвон, а епитимьи отец Фернанд дает слишком строгие.
Привет, доброе утро тебе, важно сказал я, вторгаясь в твой неприбранный покой. Я уезжаю на ярмарку, привезу тебе подарок.
Ты изумленно подняла брови и впервые, как мне показалось, посмотрела на меня как женщина — на мужчину: та, что ждет — на того, кто делает. Впрочем, вскоре твой взгляд стал прежним: озабоченно-недоверчивым. Более материнским, чем взгляд моей собственной матери.
Что это ты задумал, ужаснулась ты. Я помню, как яркие лучи света пронизывали пыльный воздух (пыль поднялась от растревоженного тряпья) прямыми полосами, как раз по ширине узких, раскрытых на лето окошек. Что ты задумал за глупость, приговаривала ты, не отрываясь от разноцветной одежды, которую ты раскладывала по некоей собственной системе на разные кучки. Мессир Эд, если узнает, тебя убьет. Тебе нельзя никуда ездить, да и денег у тебя нет, а на ярмарке без денег делать нечего, разве побираться. Кроме того, такой деревенский дурачок, как ты, не сможет разобраться в городе, и все кончится тем, что тебя побьют и оберут какие-нибудь тамошние негодяи. Пешком туда за неделю не доберешься (потому что заблудишься), а если возьмешь коня, тебе вдвойне влетит. Отец с тебя живого шкуру спустит, так что не геройствуй, пожалуйста!
Ну уж нет, победно усмехнулся я. Тебя я не боялся, поэтому тут же раскрыл свой секрет, вытащив из тайничка за гобеленом узелок с монетами. Вот деньги, пожалуйста — десять денье, новеньких и блестящих, кто тут говорит, что я — бедняк? Это вам, конечно, не золотые бизанты Константинополя и не тысяча ливров Карла Великого, но для наших мест — тоже кое-что.
И в городе я не пропаду, потому что поеду конным и в компании Рено. Рено сам в городе родился (хотя и в другом, но все они одинаковые), а в Провене бывал неоднократно со своим отцом. Так что все отлично уладится: завтра с утра — туда, переночуем в лесу (подумаешь, многие в лесах ночуют, в компании-то вовсе не страшно), день проведем в городе: пора бы уже знать в мои-то годы, как в городах люди живут; недаром в лэ поют — «города для рыцарей, а деревни для мужиков»! А потом быстро уедем — так в три дня и обернемся, а отец-то в Бургундии, совсем далеко, он так рано вернуться не сможет. Если ему никто на меня не пожалуется, он ничего и не узнает. Господин Амелен сам на ярмарке, и мала вероятность, что мы с ним там встретимся; а матушка ни за что ничего им не скажет, да и ты, Мари, тоже. Значит, надобно только, чтобы ты назавтра все про нас рассказала госпоже и попросила тайну сохранить; только уж сделай это после того, как мы уедем, а то она начнет просить остаться, и нехорошо получится.