…«Я присягаю за все эти пункты, а также за все другие, которые мне могут предложить. Я присягаю за все вышеупомянутые замки, которые дал в залог…»
Изгнать из страны разбойничьи шайки, мессен Раймон? Куда ж они пойдут, как не в горы Фуа и Сабартеса, мирных пастухов резать? Этих рутьеров, любой барон знает, лучше уж при себе держать как наемников, на законном жалованье — иначе они вовсе распустятся без графской работы, превратятся в настоящее бедствие для простых поселян. Не уйдут же они из страны навовсе, а если эти и сгинут — новые явятся от гасконских басков да из Каталонии, тамошняя земля щедро разбойников родит. К старым-то мы уже попривыкли, они какие-то свои, знакомые, попусту никого не трогают, разве что на войне с англичанами или арагонцами переусердствуют, а раз они на графской службе — так боятся графского же наказания, значит, не лютуют особо. Распустить их, мессен — значит обратить в силу неуправляемую…
Уволить евреев с общественных должностей? Батюшки! Что ж это, выгнать половину профессоров из медицинской школы в Монпелье, где учится мой старший брат? Закрыть еврейские коллегии в Бокере и Марселе, погнать с места бокерского доктора Авраама, который по «Канону» Авиценны вылечил отцовского кузена от грудной болезни? Чего ж далеко ходить, здесь же, в Сен-Жиле, бесплатная коллегия, которую держит тутошний раввин. И преподает в том числе публично, если кто из мирян желает научиться азам врачевания, или чтению-письму. Говорят, в тулузский капитул тоже евреи затесались… да и как же без них, без евреев? Они, инаковерцы, почему-то лучше многих христиан в деньгах разбираются. Такой уж им дар вышел от ихнего Моисея: хотите городской бюджет вести наилучшим образом — позовите иудея, он научит. Ростовщиков-то — это да, этих никто не любит, да они столько же из евреев, сколько из ломбардцев происходят, а наш Папа, говорят, и сам родом из Ломбардии! Ломбардцев тоже прикажете разогнать? От честных-то евреев какой вред, от них — сплошная польза…
Как же вы клянетесь, добрый наш граф, это же все невозможно сдержать. Мало того, что каетесь в том, что не совершали — так еще и клянетесь в том, что исполнить невозможно. Ах, горе и стыд мне, бедному человеку, неужели это я, желая только помочь, желая отомстить за малый позор — навлек на вас позор больший, навлек бедствие на всю свою землю? Впору вырваться вперед, протолкавшись сквозь толпу, и заорать во все горло — «Граф Раймон не убивал легата Пьера! Не приказывал его убить! Нет, святого легата убил я, лично я, оруженосец родом из Бокера, нынче проживающий в Тулузе; своими руками вонзил ему в спину копье, потому что мне не понравилось, как он разговаривал с моим сеньором! И мой сеньор мне этого отродясь не приказывал, я сделал все сам, один, по собственному волению, из пустого вассального рвения! И если б я знал, что станется с моим сеньором и всеми нами за этот грех — лучше бы с камнем на шее бросился в треклятый ледяной зимний Рон в тот самый день, день убийства, чтобы никогда не видеть подобного…»
Но парень-экюйе, бледный и кусающий губы, не закричал, конечно. Сделал резкое движение — но оно растворилось в мягком живом теле толпы. Никто не должен об этом знать, вот как сказал граф Раймон, выслушав тогда зимой его сбивчивое признание; никто не должен никогда узнать об этом — а главное, все равно не поможет. Четверым рыцарям Анри Плантагенета, короля Англии, тоже король ничего не приказывал — так, высказался в сердцах: «Кто бы, мол, избавил меня от чертова надоедливого попа!» А верные вассалы — беда бывает от слишком верных вассалов — поняли все буквально, переглянулись, погрузились на корабль — и рванули вперед, в туманный Альбион, убивать в Кентерберийском соборе святого Тома Бекета… А каялся-то в убийстве кто? Кто в Кентербери спину под розги подставлял, во избежание войны, как не король Анри?.. Потому что повод для войны искали и нашли, можно даже истинному убийце не ходить в одной рубашке мимо гробницы легата Пьера, щеголяя рубцами бичевания: потому что святой мученик здесь, в общем-то, ни при чем. А у парня оруженосца, незадачливого убийцы, в конце концов, старые родители. И он еще пригодится живым, вместе со своей дурацкой преданностью и наклонностями асассина, если война все-таки начнется. Графу понадобятся верные люди — хотя вообще-то за подобные дела тебя следовало бы повесить, парень, но у тебя, в конце концов, родители, а главное — все равно никто не поверит.