Это вот неправда, думал я; настоящие еретики — они же «еретики совершенные» — как их ни прижимай, от своей веры не отрекаются. Таких историй у нас много рассказывали: как рыцарь Робер де Мовуазен сказал господину легату: «Стоит ли прощать еретиков, если они притворно раскаются, чтобы шкуру спасти?» А господин легат, который эту породу знает не первый год, ему прямо отвечал: «Не волнуйтесь, барон, не раскаются даже притворно.» И верно ведь — дело под городом Минервом было, так там четыреста еретиков сожгли, и ни один не раскаялся. Сами из толпы выходили, когда граф Монфор спрашивал — «Кто тут еретик?»
В этом городе, в Лаворе, взяли человек сто еретиков. Собирались их сжигать нынче вечером, а пока заперли где-то в городе, в ихнем же общинном доме. Нам предлагалось пойти смотреть на сожжение и петь благодарственные гимны. Мне ужасно не хотелось делать ничего подобного — хватило с меня на сегодня криков несчастной дамы Гироды и тех отрезанных ушей — и потому я усердно притворялся, что болен сильнее, чем то было на самом деле.
Наконец оруженосец покончил с перевязкой и оставил нас вдвоем с братом.
— Пойдешь еретиков смотреть? — спросил тот, укладываясь рядом.
— Я бы лучше поспал… Плохо мне.
— Тебе вина надо больше пить, раз крови много потерял. А поспать успеешь — дело будет вечером. Все пойдут, и мы пойдем. Надо же видеть, ради чего дело-то затевалось.
Я понял, что отвертеться вряд ли удастся, и обреченно заснул.
Последнее, что я слышал до того, как провалиться в сон:
— И думать забудь про эти дерьмовые уши. Тоже мне, нашел кого жалеть — собак, свиней. Лучше бы думал, что такой точно смертью умер наш отец.
И я послушно попробовал думать о своем отце. О своем настоящем отце, который еще, слава Богу, жив… И Бог даст — не умрет еще долго-долго… Но думать не получалось вообще ни о чем. Оказывается, можно так устать, что лень будет не только есть и мыться — даже думать о мытье и еде, и о своем отце. Такое счастье иногда ни о чем не думать, ничего не помнить, милая моя — ни того, что было, ни того, что есть, ни того, что будет уже этим вечером.
Мне, можно сказать, повезло: рана разболелась не на шутку, в груди все горело и клокотало. Я проснулся от того, что задыхался, и принялся перхать кровью, так что брат пожалел меня и позволил отлеживаться в палатке вместо того, чтобы идти «смотреть еретиков». Мне, правда, сделалось так худо, что я хотел сходить на всякий случай на вечерню (мессу мы благополучно проспали), но брат упомянул, что вечерня будет отслужена сразу после казни огнем — так что я не рискнул изображать излишней бодрости, чтобы не попасть сразу на оба действа. Нет, я вовсе не был обижен на брата, хотя тот счел нужным еще раз передо мной извиниться за тот глупый удар в скулу. Эда мучила мысль о том, что он, оказывается, бил раненого. Хотя я совершенно искренне несколько раз сказал ему, что простил его почти мгновенно, что поступок его очень понятный, и извиняться тут не за что — он и в последующие дни возвращался к столь болезненной для меня теме, своими извинениями напоминая мне о том мгновенном приступе отвращения и ненависти к нему. А вспоминать очень не хотелось, потому что я любил брата; будто побывал в человеке демон — и оставил его, и человек снова полностью стал собой. Однако в моем списке тезисов, «да и нет», вопреки моей воле в крепкий и постоянный столбец о брате добавилось одно неуничтожаемое «non».
Я оставался едва ли не единственным, кто этим вечером валялся в шатре на постели. Те рыцари, которых граф Монфор отрядил стать новым Лаворским гарнизоном, поспешно переносили лагерь в городские стены; всем паломникам в замке, конечно же, не было места, и войско Куси оставалось в бурге. Многие переносили свои шатры поближе к стенам, чтобы находиться, в случае чего, под их прикрытием. По меньшей мере несколько дней нам предстояло тут провести, ожидая прибытия войска Тибо, графа Бара. Люди Куси оставались до конца карантена, в надежде поправить денежные дела взятием нескольких окрестных замков помельче. Рыцарь Альом хвалился, что теперь, когда у нас есть такой крепкий форт, с коротким налетом можно уложиться в один световой день.