Бодуэн Тулузский — так его теперь звали, или еще — граф Бодуэн. Граф — это само сложилось: не правда ли, Раймон позабавится, когда узнает? Да он уже знает, наверняка. Первым слово «граф» произнес Бодуэнов прихлебатель, клирик, поэтишка, которого Бодуэн приютил в Сен-Антонене и сделал каноником. Тот был жалкая личность, роста гномьего, трус, хвастун — зато действительно нуждался в Бодуэновой помощи. Бодуэн с недавних пор любил людей, которые в нем нуждались. Да и приятно слушать, черт подери, как тебя называют графом и каждый день желают тебе Божьего благословения и процветания — пускай яснее ясного, что такие человечки лижут любую руку, которая их кормит… Что же, смотри, Раймон — твой младший брат пошел в гору, у него уже завелись свои прихлебатели. Скоро соберется целый куртуазный двор, не хуже твоего.
Сбросив шлем на руки оруженосцу, Бодуэн сощуренными усталыми глазами смотрел на нынешних пленников. Небогато — трое рыцарей средней паршивости и два оруженосца; ополченцев убивали на месте. Бодуэну не было жаль их — все знали, на что шли, все смотрели на него со спокойной ненавистью. Им с Бодуэном было не за что любить друг друга — всякому понятно; но и жить им хочется, а значит, будут жить. К примеру, по сто су с каждого — и живите: сто су важней для армии, чем ваши жизни, на такие деньги можно целый день пятьдесят солдат содержать. Добыча не хуже разбойничьей. Интересно, что там сегодня у Гюи Монфора: может, что побогаче.
Бодуэн медленным усталым шагом шел вдоль ряда — выстроенные, как рабы на сарацинском рынке, провансальцы стояли, пошатываясь от усталости. Трое были серьезно ранены — особенно нехорошо выглядел мальчишка оруженосец с песочного цвета головой, без намека на бороду. Волосы сбоку все в крови — натекла из уха; нога кое-как перетянута в бедре полоской ткани. Мальчишку поймали, когда он пытался уползти с поля боя; он скрипел зубами и молча плакал от боли, и сейчас не выстоял бы прямо, не опирайся он на собственный меч. Толстый, тяжелый меч — о чем его рыцарь думал, когда подсунул ему такую железяку? Не зря ли с ним возились, доставляли его в ставку — вряд ли за парня заплатят богатый выкуп родители, не купившие сыну нормального клинка. Впрочем, кольчужка неплоха. Может, что и выгорит.
Рыцарь с кровоточащей раной на голове — меч разрубил шлем, железо возилось в голову, по счастью — не смертельно.
— Имя.
— Рикаут де Рокмор.
— В Тулузе родня есть?
— Жена.
— Выкупит?
— Надеюсь.
— Хорошо.
Следующий — часто дышит, словно не успел еще отдышаться. Будто свистит.
Рыцарь Бодуэн не любил говорить по-провансальски. Но умел. Солнце пекло в спину. Кольчугу бы снять. Водой окатиться. В октябре бывают весьма жаркие дни, как летом. Волосы Бодуэна липли ко лбу. Морща свое раймоноподобное, провансальское лицо, он старался тратить как можно меньше слов на людей, так сильно и так лично его ненавидящих.
— Ты.
— Бермон Одижье.
— И в самом деле — Одижье.
Недоуменный взгляд провансальца ясно показал — тому неизвестна франкская потешка про Одижье, никудышного рыцаришку. Что же, не время нести искусство в массы.
— Рыцарь?
— Эскудье.
— Родичи в Тулузе есть?
— Да… да. Семья. Отец…
И сел на землю, голова закружилась. Мало что не кричит — «Ах, не убивайте меня, добренький Бодуэн, славный граф, дайте мне выкупиться!» А потом, когда этого никчемного Одижье выкупит папаша, будет похваляться — «Я, мол, вышел живым из рук самого Бодуэна Предателя…» Повесить его, что ли?
— Знаешь ли, кто я?
— Вы… граф Бодуэн.
Бодуэн сдержал бешеное желание ударить сидящего ногой в лицо. Нельзя. Эн Гюи Монфор бы не одобрил. Да и сам Бодуэн вскорости, охладив болящую от военной усталости голову, не одобрил бы себя.
— Ладно. Следующий.
— Адалард де Сен-Антонен.
— Из Руэрга?
— Да.
Этот молодец, не боится. Просто ненавидит. И ненависть его стекала по лицу Бодуэна вместе с потом; в этом даже можно найти что-то приятное. Научиться этому радоваться.
«Блаженны вы, когда будете ненавидимы во имя Мое…»
Но тут так много имен, что уже не разберешь, во чье имя тебя ненавидят. Делай, что делаешь, и делай побыстрее.
— Как же ты выбрался, Адалард? Мы ведь весь гарнизон повязали. Весь.
— Не весь, чертов предатель.
— Заткнись. Родичи в Тулузе есть?
— Нет. Мой единственный родич — в Каркассонской темнице.
— Брат?
— Не твое дело.
— Не в том ты положении, чтобы грубить, Адалард, — Бодуэн смотрел слезящимися глазами поверх головы пленного рыцаря. Слишком целый, он на всякий случай был связан; и хорошо. Этот молодчик мог бы и броситься — бывают такие: они храбреют, когда их вовсе прижмешь к стенке. Бодуэну сейчас не хотелось бы никому ломать рук. Устал и без того.