Антон Дубинин
Рыцарь Бодуэн и его семья
Противу безрассудной любви ничего не может человек.
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, перед паломничеством в далекую землю начинаю я покаянную книгу о своем отце — и о рыцаре Бодуэне.
Возлюбленная моя, единственная, таким образом я хочу рассказать тебе всю правду, которую не успел и уже не успею передать устами к устам. Ты спрашивала, почему я сделал то, что сделал; и о еретиках ты хотела знать, и о рыцаре Бодуэне, и о прочих родичах. Тогда я не мог тебе ответить, потому что не было времени. Сейчас оно появилось — хотя и немного.
Книга первая, о детстве рассказчика, о первой его родне и о безрассудной любви
Полагаю, следует начать с самого начала — с тех лет, когда я еще не знал тебя. Хотя теперь, оглядываясь назад, я думаю, что знал тебя всегда — а ранние годы не удерживаются в памяти, наполненные сплошной темнотой.
Детство мое, не устыдившись неблагодарности, я назову темным. Бри, север Шампани — веселое место для тех, у кого набитая мошна, а бедным рыцарям в этом краю богатых простолюдинов — сплошное невезенье и тоска. Наши местные ярмарки — святого Кириака в мае и святого Айюля в сентябре, конечно, немеряно расцвечивают жизнь — но только тем, кого на них берут. Меня же отец никогда не возил с собою — ни в Провен, ни в Труа, вообще никуда. Обычно он брал с собою только моего старшего брата, Эда, когда тот приезжал к нам на время из сеньории Куси, где проходил у графа службу пажа и оруженосца — на обучение его взяли не столько из сеньориального долга, сколько по родственной приязни. Службой же наш род испокон обязан не сеньорам Куси, но графам Шампани и Бри. Так что мы всегда считали себя шампанцами — и тем гордились.
Нужно же человеку, по греховной его сущности, чем-то гордиться. А отцу моему, мужу матери, небогатому арьер-вассалу, было гордиться особенно нечем. Жили мы не в городе, как подобает рыцарям в наши дни, и даже не в замке — наше имение, небольшой фьеф с укрепленным домом и приходом на две деревни, зависящим от Санского архиепископата, лежал — впрочем, и сейчас лежит — между городами Мо и Провен, до каждого — две дюжины миль. Это с день пути для конника, если нигде не останавливаться; а если не торопиться — то два долгих перехода. В общем, настоящая глушь.
Брату моему повезло чуть больше, чем мне: с детства отправленный в услужение в Куси, он вырос при блестящем дворе по-настоящему большого замка и часто бывал в городах. Я же отличался таким слабым здоровьем, что пристроить меня на воспитание не удалось — сеньоры Куси не захотели иметь дело со слабым и больным пажом, который может и не дожить до совершеннолетия. Родился я под Новый Год, который у нас празднуют на Благовещение, в марте; но даже соседство с великим праздником, отметившим мое рождение, не принесло крепости моему здоровью. Что я не доживу до отрочества, предсказывали почитай что с самого моего рождения все, кому не лень — от тетки-повитухи, принимавшей у матушки роды, до приходского священника. Не сказать, сколько раз я в детстве переносил кровопускание — бывали годы, когда с целью поправить мое здоровье меня подвергали оной процедуре раз шесть или восемь. Когда отца не было дома, для этой процедуры приглашали сведущего монаха из обители св. Мавра, но монах требовал платы, и при отце кровопускание бесплатно производил наш управляющий. Довольно неумелый доктор, признаться, и никогда он не мог сделать порез достаточной, и в то же время не чрезмерной глубины. Управляющему случалось и переборщить, так что я подолгу потом чувствовал слабость. Монах-врачеватель делал все куда лучше: он перед началом операции правильно перевязывал мне руку, приговаривал разные прибаутки, открывая надобную вену, а потом заставлял домашних дать мне много вина, чтобы восстановить кровь. Быть может, только благодаря этим операциям я и не умер; хотя порою после терзаний, причиненных мне управляющим господином Амеленом, мне казалось, что я скорее умру от кровопускания, чем без оного. Однако отец был против того, чтобы тратиться на мое лечение; потому многие свиньи нашего двора стали, если можно так сказать, моими кровными родичами: таз с моей кровью господин Амелен всегда отдавал выплеснуть им в кормушку.
Положение «камня, который отвергли строители», привело бы меня к великому смирению, будь я хоть немного получше. Так что отец с самого начала счел меня ни на что не годным и потому все свои силы и старания отдавал воспитанию старшего сына.