Доводы Рено казались очень убедительны. Я кивал и внимательно слушал.
— У Святого Кириака самая веселая ярмарка, потому что в нее часто Пасхалия попадает, — втолковывал мне приятель. — В Пасхалию даже монахи все пьяны до сложения риз, а о мирянах говорить нечего. Знаешь, как в Провене сейчас хорошо! Кто торгует — пьет, кто деньги спускает — тоже пьет, на площадях хороводы водят, на паперти Сен-Тибо каноники бесплатно сидр раздают — такой уж у них богоугодный обычай: в Пасхальную неделю поить всех подряд. Девчонки городские все разряженные, как королевы, и не подумаешь, что простолюдинки; бани открыты… А в банях-то уж как весело, можно такую красотку за пару денье заполучить…
Разговор начал сползать в запретную колею; хорошо хоть, милая Мари, тебя рядом не было. Бани с красотками, как бы то ни было, меня нимало не интересовали, а вот видения яркого пасхального города вставали в отроческой хмельной голове цветным туманом. Город напоминал Иерусалим со стенной росписи в нашей церкви — островерхие башенки, крашеные в зеленый и красный цвет, каменные разноцветные стены с причудливыми окошками на разных уровнях, люди в пестрой одежде — все молодые, улыбающиеся, с пальмовыми ветвями в руках.
— Там такие разности продают, каких ты в жизни своей не видел, — продолжал искушать хитрый приятель. — Ткани-то — ладно, они только женщинам интересны; но там такие кони! И гасконские, тонконогие, как арабские, и андалузские здоровилы с горбатыми носами, и лохматые такие, крепкие, с провансальских гор; упряжь всякая с бляшками, флажки и фестончики, шпоры с острием и новомодные с колесиками, ножны с тиснением под любое оружие, доспехи шартрской работы и из Руэрга, гамбизоны, которые сами собой стоят на земле, так плотно набиты волосом! Сладости разные! Марципаны, драже из имбиря! Приправы со всего света, сахарные сарацинские леденцы — ты, небось, даже и не знаешь, что такое сахар: а он сладкий, слаще меда! Восковые свечи, и свечи цветные, какие не во всякой церкви найдутся. Кораллы, жемчуг и розовая вода — это для девчонок, они это любят больше даже, чем деньги. А для парней — можно по дешевке хороший кинжал купить, или щит заказать со своим гербом, так что тебе за два дня его и вырежут, и окуют, и распишут ярко-преярко; и башмаки модные, с загнутыми носами, из такой крепкой кожи, что и за год не сносишь… Украшения для мужчин — застежки с огромными кабошонами, во-от такие огромные аграфы в виде крестов, которые стоят, как хороший конь, кольца с бирюзой, камнем победы, который в бою победить помогает, и золотые цепи толщиной в несколько пальцев! И книги разные — дорогие, как вся ваша лачуга, с золотым тиснением, с застежками, как на упряжи, тяжелые, как скрижали Моисеевы, с чудесными картинками городов, конных рыцарей и страшных животных, василисков и страусов, о каких в книгах все рассказывается, и заморских людей — безголовых, у которых рот на животе, и тех, у которых растут на коже цветные перья…
— Хватит, — взмолился я, не в силах вынести каскада роскошеств. Но Рено все не унимался — и через несколько часов добился своего: окончательно убедил меня отправиться с ним на ярмарку. Одним из главных моих поводов послужило наличие припрятанных серебряных денье за матушкиным гобеленом: впервые у меня появились деньги — и они уже начинали жечь карман. Я казался себе богатеем и намеревался хотя бы часть огромной суммы потратить по собственному усмотрению, чего еще не случалось со мною за все годы моей жизни. Впрочем, желание мое было достаточно благородным: я ничего еще не подарил тебе на Пасху из-за отсутствия средств (а стихи что-то не получались — стоило мне начать думать о версах, как перед глазами немедленно вставали незабытые окровавленные розы). Я хотел купить тебе подарок, настоящий подарок на собственные деньги, хотел удивить и восхитить тебя своим богатством и щедростью — тем более что ты поднесла мне недавно именинный дар, платок из шелка-сырца, украшенный собственноручной вышивкой: по краю узор из красных роз и белых лилий (увлекалась историей про Бланшефлор), а посредине — и вовсе удивительная картинка: город из цветных камней, подобие Иерусалима из нашей церкви, очень точно скопированный и вышитый с потрясающей аккуратностью. За полтора месяца, прошедших с именин, я не расставался с платочком, и хотя изрядно его замарал, не переставал на него радоваться.