Сначала Кармен ждала. Ждала, что вот сейчас откроется дверь, и знакомый веселый голос скажет: "Что, блин, не ждали?!" При чем тут блины, она не понимала до сих пор. Наверное, в тех краях, откуда пришел Аркадий, так принято… Потом ожидание сменилось горькой обидой. Да как он мог?! Ушел, ничего никому не сказал, ничего не объяснил… просто взял всех и бросил! А еще говорил, что любит!… Враль! Да пусть теперь только попробует на глаза ей показаться! Уж она ему задаст!… Уж она ему все выскажет! Уж она ему… На этом обычно все мечты об отмщении спотыкались и таяли - Кармен понимала, что, вернись он в действительности, единственное, что она смогла бы сделать - так это прямо с порога броситься на шею своему герою. Без всяких слов…
Сейчас страсти, кипевшие тогда в горячей душе испанки, улеглись. Конечно, она ничего не забыла, но смогла - нет, не смириться, а просто принять его уход. Значит, так было надо. Кому и зачем - она старалась не думать. Уж очень тоскливо становилось от таких мыслей…
Кармен тряхнула головой, прогоняя нахлынувшие воспоминания, и вновь взглянула на Айлин. Бедняжка! За три дни дня осунулась, истаяла, как свечка. Одни глаза остались!… Видел бы это Хайден…
Девушка наморщила лоб. Хайден!… Не зря ведь вспомнился!… Раз кроме обожаемого жениха эту упрямицу ничем не проймешь, попробуем зайти с этой стороны… Дьос мио, только бы сработало!…
Диктатор Наорд, склонив голову, мрачно вчитывался в недлинное письмо с родины. Письмо только что доставил в замок Эйгонов один из дворцовых пажей. Скакал двое суток, лошадь загнал, четверть пути своим ходом добирался… Настоящий тайгетец, как и старый верный дворецкий, который не побоялся послать весточку своему господину, не побоялся нового короля… При мысли о Дженге Наорд яростно заскрипел зубами и по привычке принялся шарить правой рукой по столу, в поисках чего-нибудь тяжелого, что можно было бы с размаху швырнуть о стену… Осознав свое неблаговидное намерение, устыдился. "Держи себя в руках,- велел сам себе диктатор.- Ты не у себя во дворце, ты - гость!…" Сделал глубокий вдох и поднял голову. Мальчик-гонец, тихо клюющий носом в углу библиотеки, встрепенулся:
– Ваше величество?…
– Сиди,- махнул рукой правитель.- И без того едва на ногах держишься. Благодарность сердечная вам обоим, значит, не ошибался я в своих людях… И в Дженге не ошибался. Сразу надо было в тюрьму упечь, негодяя! Так ведь пожалел - не его, Зафира пожалел… Что с генералом?
Мальчик не ответил, только глаза опустил.
– Убит.- Сам ответил на свой вопрос Наорд.- Никогда и никому Зафир бы булаву не отдал… а уж сынку своему тем более. Дженга, разумеется, за руку не поймали?…
– Господин королевский дворецкий справлялся,- сказал мальчик.- Слуги в поместье говорят, нашли ночью генерала в его кабинете, заколотого. И деньги пропали, говорят… простите, ваше величество!…
Диктатор криво усмехнулся:
– За что извиняешься? Это можно было предугадать. Такие, как Дженг, ни перед чем не остановятся. Кроме того - он все-таки сын своего отца!…
На непонимающий взгляд пажа Наорд невесело улыбнулся:
– Да, ты не ослышался. Характер у него отцовский, да только дорожки их в разные стороны разошлись… Генерал ничего не пожалел бы во имя долга. И семью не пожалел бы, я, признаться, не уверен, что сам на такое способен… И Дженг такой же. Только ни долга, ни чести не ведает… Эх, Зафир, Зафир, верный мой пес, ушел, оставил своего государя без тыла спокойного!… Не в вину тебе говорю, душа стонет…
Наорд обхватил голову могучими руками и, сгорбившись, замолк. Маленький паж, ставший невольным свидетелем чужого горя, затаился в своем углу тихо, как мышонок. Он любил своего короля, был ему предан, и жизнь бы отдал, только чтобы не видеть сейчас этой согбенной фигуры, опущенных широких плеч и побелевших пальцев, в отчаянии сжимающих мудрую, бедовую голову… Минута прошла в стискивающем сердце молчании, другая, а на исходе третьей государь поднял голову и сказал:
– Пойди наверх, найди Кармен. Это такая красивая смуглая девушка с темными волосами. Передай, что я просил где-нибудь тебя устроить. Тебе нужно отдохнуть и как следует выспаться.
– Но, ваше величество, я думал…
– Домой ты не поедешь,- перебил его диктатор.- Я отдаю должное предусмотрительности моего дворецкого, но и Дженг тоже не дурак. Уверен, что и у него в Тайгете полно своих людей… Это был бы лишний, никому не нужный риск. Отправим весточку с почтовым голубем.
– Нет,- качнул вихрастой головой мальчишка.- Голубей отслеживают!… Если позволите, я отправлю Куса. Он умный и хитрый, он точно доберется…
Поймав вопросительный взгляд диктатора, паж улыбнулся и тихонько свистнул - три раза коротко, и один - протяжно, долго. За окном, в ветвях яблони, кто-то завозился, и в приоткрытую створку ставни просунулась узкая блестящая мордочка хорька. Зверек застрекотал, облизнул розовым язычком крошечный черный нос и, скользнув вниз по подоконнику, вскарабкался на колени к хозяину.
– Ручной?- уточнил Наорд.
– Да!…- мальчик погладил Куса по шелковистой спине.- Я его в лесу нашел и сам выкормил… Он в такие щели пролезть может, вы не поверите, ваше величество!
– Верю,- кивнул правитель, придвигая к себе перо с чернильницей.- Значит, письмо он доставит?
– Непременно, мой государь! Когда старший брат воевал, мы через Куса весточки от него получали. Он не подведет!
– Хорошо.- Наорд положил перед собой чистый лист бумаги.- Иди. Я напишу ответ, а ты пока отдыхай. Тебя позовут.
– Как вам будет угодно, ваше величество,- поклонился мальчуган и тихо вышел, чтобы не мешать.
Правитель обмакнул перо в чернила и задумался. Думалось плохо - захлестывали эмоции. Болело сердце по убитому товарищу, грызла тревога за судьбу родины, в одночасье оказавшуюся во власти мерзавца, душила злость. И на себя - что не предусмотрел, не просчитал, не уберег, и на Дженга. Представив на секунду этого проходимца, восседающего на его, Наорда, троне, диктатор до хруста сжал кулаки. Ярость, до сей поры сдерживаемая, прорвала невидимый заслон в душе и хлынула наружу. Наорда затрясло.
– Изничтожу негодяя!…- не сказала, прорычал лесным зверем государь.- На дыбу… На виселицу… чтоб за все ответил… за все!!
И словно какая-то мощная внутренняя пружина, дремавшая, свернувшись, глубоко в теле Наорда, выпрямилась, взвилась вверх, рванула острым концом тонкую грань сознания… Мир вокруг качнулся, затрещал по швам, раскололся на деревянные щепки, цветные осколки оконных витражей, гусиные перья и ошметки залитой чернилами бумаги. Не обезумевший диктатор, а неуправляемый смерч бушевал сейчас в тихой библиотеке старого замка, и зрелище это было - страшным… Маленький паж, вернувшийся за своей котомкой, застыл в дверях, похолодев от макушки до пяток. Хотел позвать, достучаться до ослепшего разума его величества, но не смог - язык словно одеревенел. Хотел побежать за помощью - ноги перестали слушаться… Так и стоял, вцепившись пальцами в дверную ручку, пока государь, хрипя, как раненый вепрь, громил мебель и зубами рвал древние книги. "Берсеркер" - всплыло вдруг в голове перепуганного мальчугана. Он часто слышал это слово, но до этого момента слабо представлял, что оно значит на самом деле… Наверное, именно поэтому при дворе так боялись вспышек государева гнева. Ведь попадись сейчас кто под руку - свой ли, чужой,- один был бы конец… В припадке неудержимой ярости преград для Наорда не существовало - сносил все на своем пути, как несущийся бык, ничего не видел, не слышал, не помнил…
Мальчик стоял и смотрел, пока буря не стихла: ревущий диктатор внезапно остановился, тяжело дыша, огляделся вокруг, будто не веря, что все это сотворил он один, и рухнул на обломки тяжелого дубового стола… И тут паж увидел такое, что напугало его гораздо сильнее, чем зрелище недавнего погрома баронской библиотеки. Несгибаемый правитель государства Тайгет, непобедимый воин, гроза врагов и опора подданных… плакал! Мальчик отшатнулся от дверей, не сразу даже успев понять, что вновь обрел способность двигаться, и побежал прочь, куда глаза глядели, подальше от библиотеки, не важно, куда - только бы не видеть этих вздрагивающих квадратных плеч и не слышать булькающих, прерывистых всхлипов… Мальчику было всего одиннадцать лет, и он не знал, что слезы правителя - не проявление слабости или отчаяния, не признак собственной беспомощности, а необходимая, спасительная и практически бессознательная реакция организма, подвергшегося припадку берсерка. Иначе не восстановишь равновесие, не избавишься от свинцового осадка внутри, пропитаешься ядовитой горечью и усохнешь, а то и с ума сойдешь… Был бы здесь хоть кто-то из взрослых, бывалых мужчин, он бы все смог ему объяснить. Но никого рядом не было. Поэтому мальчик бежал, прижимая к груди беспокойно вертящегося на руках Куса, бежал со всех ног, и в голове его билась испуганной пташкой только одна мысль: "Что же теперь с нами будет? Что будет? Что?…"