Конечно, он должен был, кто же спорит. И убирать, и стирать, и ухаживать за стариком, если бы…
Если бы не гнусное в ответ обращение.
В какой-то момент Александр просто не выдержал, сломавшись, и делать все это перестал. Перестал замечать груды старческих грязных кальсон и рубашек. Перестал мыть за отцом посуду и сметать с ковров окурки с пеплом. Перестал готовить, потому что все вдруг оказывалось невкусным, гадким и неэкономичным.
И как только делать все это Александр перестал, отец возжелал выселить его из трехкомнатной квартиры в центре города.
– Выселю тебя, – предавался старик мечтам неоднократно. – Продам эти хоромы. Куплю себе небольшой домик в деревне, заведу бабу, скотину, все равно какую…
Александр так и не понял – отцу было безразлично, какая баба поселится рядом с ним или какая скотина встанет в стойле? Наверное, и то и другое в равной степени.
В кухне, как всегда, царил полный кавардак. На столе груда газет. Поверх них колбасные шкурки, яичная скорлупа, очищенные наполовину огромные огурцы. Там же пепельница, дыбившаяся грудой папиросных окурков. В раковине грязные сковороды, тарелки, кастрюли. Тюлевая шторка, которую мать обычно стирала раз в неделю и тщательно утюжила, расправляя каждую складочку, была скручена жгутом и заброшена на распахнутую настежь форточку. Боковая стенка холодильника залита кетчупом, успевшим схватиться так, что не оттереть. В большой комнате наверняка было не лучше.
И как этот человек, с трудом передвигаясь на костылях, ухитрялся за день выгваздать таким образом квартиру, всякий раз изумлялся Александр. Будто бы нарочно, будто бы назло, будто бы мстя за мать, при которой в доме царил образцовый порядок.
Александр открыл холодильник, достал из морозилки початую пачку пельменей. Слава богу, цела. А то тащись снова в магазин, покупай, потом снова просись в дом. Пустая кастрюля нашлась на верхней полка в шкафу у окна, куда отец не мог дотянуться. Ее Александр намеренно прятал, чтобы было в чем приготовить.
За его манипуляциями отец наблюдал с поразительным благодушием. Таким его Александр уже давно не помнил. Потом и вовсе удивил, спросив:
– Чего не поинтересуешься, на ком я собрался жениться?
– Мне все равно. – Он пожал плечами, поднял перевернутый на бок табурет, отряхнул его и сел возле окна.
– Так уж и все равно! – не поверил папаша, громыхнул костылем, подходя поближе и заглядывая ему в лицо со спины. – Не верю, что все равно, Саня! Не верю, хоть убей!
– А мне все равно, веришь ты мне или нет. – Александр чуть подался от него в сторону – таким стойким зловонием пахнуло от отца.
– Во-во! Весь ты в этом, ублюдок! Все тебе все равно! Что отец гниет заживо в этой хате – все равно! Что ему порой жрать нечего – тебе тоже все равно!
– Па, не начинай, ладно? – попросил Александр, пристально глядя в окно на соседний дом. – Я очень устал.
– Устал! Устал он, глядите-ка! – брызнул слюной ему прямо в ухо старик. – От чего устал? От самого себя? Неудачник хренов! Ходишь на работу в глупую контору, которая трещит по всем швам. Торчишь там с утра до вечера за компьютером, все программу мечтаешь какую-нибудь изобрести! Не получится, Саня, поверь мне. Ничего у тебя не получится.
– Почему? – равнодушно поинтересовался он.
– Потому что ты неудачник! Ты ничего не можешь и никогда не сможешь уже, никогда! Время твое ушло! Тебе сейчас уже тридцать пять, так? Так! В эти годы все твои друзья уже детям начинают сколачивать состояние, а у тебя еще и своего не сбито! Ты же ничего не имеешь и не умеешь! Только вон за чужими бабами по окнам следить!..
Александр вздрогнул, как от удара костылем по спине. Такое ведь тоже случалось – отец его, бывало, поколачивал, когда он не успевал увернуться и удар приходился неожиданным и негаданным. Сейчас тот его не ударил, но хлестнул жестоко. Уж лучше бы костылем, чем такими словами. А отцу этого только и нужно было. Он тут же вскочил на своего конька:
– Она никогда не будет твоей, никогда! Она не такая, чтобы позариться на неудачника вроде тебя! Видал, какой у нее мужик! Видный, красивый, а машина у него какая! И уж в штанах у него, поверь, есть все, чтобы сделать женщину счастливой. А ты!.. От тебя даже твоя спирохета, Лизка, и то сбежала.
Лизка не сбегала – Александр сам оставил ее. И об этом отец прекрасно знал, но он был бы не он, если бы не переиначил ситуацию в свое удовольствие.
– А почему она сбежала? – продолжал тот наслаждаться его унижением. – Потому что ты ничтожество! Ты ведь… Господи, и чего мать всегда считала тебя красавцем, ума не приложу! Чего в тебе хорошего?!
Вот тут, конечно, папаша завирался.
Даже сейчас, придавленный гнетом сильнейшего равнодушия к собственной судьбе, утративший общественную значимость, Александр выглядел очень даже ничего. Высокий, русоволосый, с пронзительно голубыми глазами, унаследованными от матери. Да и мускулатура какая-никакая имела место быть. Он ведь вечерами частенько от отца в спортзал сбегал. И нередко, пожалуй, даже сверх положенного натыкался на заинтересованные взгляды представительниц слабого пола. Беда – его это мало трогало.
– А девочка-то чудо как хороша! – не унимался отец, поскрипывая правым костылем у него за спиной. – И, слыхал, не очень жизнь у нее сложилась…
– Как это?! – не удержался от удивленного возгласа Александр, хотя и давал себе зарок не идти на поводу у низменных отцовских помыслов. – Ты только что сказал, что мужик у нее ого какой.
– Мужик-то ого, да толку что? – Отец медленно обошел его, сидящего на табуретке, и оперся заскорузлыми ладонями о шершавый подоконник, не крашенный уже лет пять как. – Бабы во дворе болтали, что не сложилась у них жизнь.
– Да? Не слышал ничего подобного, – задумчиво произнес Александр скорее для себя, чем для отца.
Но тот среагировал мгновенно, тут же плюнув в его сторону:
– Да что ты можешь слышать? Что?! Ты же от ящика глаз не отрываешь! Днем в компьютер, вечером в телевизор пялишься. А жизнь твоя проходит, Саня. Поверь мне, пролетит, и не заметишь как!..
Это были, наверное, единственно мудрые и незлые его слова за долгие месяцы. Александр вскинул голову в надежде услыхать от отца еще что-нибудь подобное, но тот неожиданно умолк, а потом и вовсе ушел с кухни. Через пару минут квартиру заполнил оглушительный рев телевизора. Старик всегда так смотрел его, невзирая на время суток и желание Александра отдохнуть хотя бы ночью.
Пельмени он съел безо всякого аппетита, как ел их почти всегда. Пельмени, потом жидкий недорогой чай. И снова к окну в надежде увидеть ее – желанную девочку из безвозвратно счастливого детства.
Оно счастливым было у него. Действительно счастливым и почти безоблачным. Отец почти всегда работал, дома бывал мало. Когда появлялся, сын по большей части уже спал. И отвратительный нрав отца как-то не давал о себе знать до тех самых пор, пока не умерла мать. Не стало матери – не стало и семьи. Своей создать – такой же прочной и счастливой – у Александра не получилось. Лизка оказалась немного…
Или не Лизка, а он оказался не готов идти на поводу у ее капризов и капризов ее мамы, непременно желающей жить вместе с молодыми и принимать непосредственное участие в создании и укреплении их ячейки. Как пошло все не так с самого начала, так и продолжилось.
– Все они одинаковы, Сашок, – утверждали его друзья, отжившие в браках лет по пять-семь. – Ничего нового, если стол и кров один на двоих. Не тешь себя мыслью, что с кем-то может быть по-другому.
А он вот тешил. Мало того, почти верил, что у него все было бы по-другому с кем-то еще. И этой кем-то могла быть только одна – девочка из его детства. Та, что жила в доме напротив.
Он выбрался из-за стола с тяжелым сердцем. Не хотел, да вымыл всю посуду. Прибрал со стола. Неожиданно для себя подмел пол. Может, в благодарность, что отец не донимал его сегодня. Потом стащил с форточки шторку, стряхнул ее и занавесил аккуратно окно, попутно подумав, что надо бы ее выстирать. Подумал и решил вынести мусор.