— Вот диво-то! Холод охватывает — так смеется.
Сделавшись вдруг серьезным, Леонид подошел к отцу и с ударением в голосе громко проговорил:
— Помните, отец мой: призраки грехов прошедших встают из-под земли.
Старик сидел в своем кресле неподвижно, чувствуя тяжесть во всем теле, точно на него было надето свинцовое одеяние. В это время Анна Богдановна, подойдя к Леониду и беря его за обе руки, ласково оказала:
— Ты впечатлителен чрезмерно, мой милый, сядь и успокойся.
Она заставила его сесть рядом с собой, и оба они начали тихо разговаривать.
— Серафим Модестович!
Колодников обернулся и увидел стоящего за ним Петра Артамоновича.
— Серафим Модестович, — повторил снова управляющий и по губам его промелькнула хитрая улыбка. — Мы с вами два старца ветхих, поговорим да потолкуем и, может статься, что-нибудь поймем.
Оба они уселись и стали тихо беседовать. К удивлению фабриканта, Петр Артамонович стал его уверять в возможности всяких чудесных явлений, что сын его человек, обладающий особыми медиумическими силами и нисколько не шарлатан. Колодников слушал и в лице его отражались удивление и страх.
— Как странно, — говорила в это время Глафира. — Если быть откровенной, то ведь и я слышала какое-то пение.
— Мой ангел, это вздор, — возразил Илья Петрович. — Надо сначала заболеть и потом уже наслаждаться концертом покойницы: иначе ничего не услышишь. Самая благодарная роль в этой жизни: ничего не признавать и во всем полагаться на доводы одного холодного ума.
Он склонился к ней и, сверкая глазами, многозначительно добавил:
— Нельзя не заметить также, что боязнь греха и маленьких преступлений — узда для ничтожных, недалеких людей, но для нас, Глафира, они — широкие ворота в рай жизненных наслаждений.
— Совершенно согласен с вами, — раздался около них голос и, когда они обернулись, то увидели высокого, худого господина с бледным лицом, на котором лежал отпечаток пережитых страстей и пороков, с ярко-голубыми глазами, сверкание которых ясно говорило о его болезненном сластолюбии. Это был старший брат Леонида, Капитон.
— Да, грешки и пороки мои друзья, черт побери, — продолжал он, когда все, чтобы послушать его, собрались в кружок, — без них скучно было бы жить, они собутыльники мои, огненные вакханки, подымающие меня на небо блаженства.
Он хитро подмигнул я прищелкнул языком.
— Добродетель — старый полицейский…
— Что?! — перебивая его, воскликнула Зоя.
— Полицейский, — повторил он, — и когда он стучит в моей душе: стук-стук, дома ли госпожа совесть, — то всегда получает ответ от камердинера-ума (он стукнул себя по лбу): барыни нет дома.
— Натурально, — сказала Глафира, — твоя совесть всегда находится в отлучке.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Капитон. — Совесть самая беспокойная особа и потому Леонид погибший человек. Она всегда с ним и она замучает его и сведет с ума. Надо уметь жить, выжимать из жизни все наслаждения, как если бы она была красивой девкой.
— Тьфу!
Глафира с отвращением в лице отвернулась.
— Сознаюсь, я грешный человек — тело, а не дух, и нисколько этим не огорчаюсь, а напротив, сказать откровенно, за все блаженство неба я не отдал бы моих пирушек, жизни грешной и соблазнов земных. Эй, вы, господа духи! — воскликнул он, ударяя ногой об пол. — Где вы там? Отзовитесь!
Леонид, который до этого момента кротко разговаривал с матерью, поднялся с лицом, которое внезапно как бы озарилось светом. Все стали смотреть на него и им казалось, что из него исходит какая-то таинственная, непостижимая сила. Глядя на своего брата и стоя с неподвижностью монумента, он поднял руку кверху, и в тот же момент под полом, где стоял Капитон, раздался удар.
— Ай! — воскликнул Капитон.
Все испуганно стали перебегать на другие места.
— Да что это такое? — воскликнула Глафира, удивленно глядя на брата.
— Во как, глядите, — тихо говорил управляющий своему патрону, — все напугались, а вы все про сынка: мазурик.
Колодников поднялся и стал смотреть на сына. Последний опять стоял с глазами, устремленными в одну точку.
— Ты, шарлатан, что стоишь неподвижно, как колдун какой, и смотришь в одно место? — вскричал Колодников.
Капитон подпрыгнул, взмахнул руками и с хохотом крикнул:
— Мертвецы поднялись из могил!
Леонид повернулся к нему и голосом, полным какой-то таинственной угрозы, проговорил:
— Страшись грубым смехом твоим оскорблять таинственного и незримого обитателя комнаты этой и научись понимать, что от твоих взоров сокрыты великие тайны.
Стоя неподвижно, он продолжал смотреть в одну точку.
— Стоит, как столб и уставился страшно в одно место! — закричал фабрикант. — Что видишь ты? Дождусь ли ответа?!
Леонид тихо проговорил:
— Здесь, на фабрике, было замучено много людей.
— Ну, положим так. Так что же?
— Где они теперь?
Колодников изумленно стал смотреть на сына и вдруг злобно захохотал.
— Да ты что мутишь мою голову! Где же им быть? В могиле, конечно.
— В могиле их земные одеяния, а они сами носятся в воздухе над этим домом и между ними ваш грозный судия — Клара.
Говоря все это, Леонид, как это всем казалось, с каждым словом как бы делался все выше, в лице его все ярче вспыхивал какой-то свет, и вдруг, нервно содрогнувшись, он громко воскликнул:
— Объявляю вам всем: смерти не существует. И для иной жизни воскресает и царь, и раб, и в этом ужас для притеснителей и убийц.
Выслушав все это, старик продолжал смотреть испуганно устремленными на сына глазами, а Петр Артамонович шепнул ему:
— Вот убиенные там и встретятся с вами.
— Убиенные! — машинально повторил Колодников и, взглянув на сына, растерянно воскликнул:
— Что ты сказал?
Леонид стоял теперь с опущенной вниз головой.
— Минутами, когда я всматриваюсь в пространство, мне кажется, я вижу их.
— Кого?
Он поднял голову и пристально взглянул на отца.
— Астральных существ, тела которых гниют в могиле, и чувствую, что между ними носится она…
— Она! — повторил старик, снова охваченный холодным ужасом, и вдруг с выражением гнева закричал:
— Обманщик-сын, безумным ты хочешь сделать меня, что ли? Клара спит в могиле, и на ней такой тяжелый камень, что никакой силач не мог бы отвалить его… И вот она блуждает здесь!
Он шагнул к сыну, продолжая смотреть на него, облокотился руками о палку, перегнулся телом и вдруг из раскрывшегося рта его вырвалось:
— Ха-ха-ха-ха!
— Что с вами, папаша?
— Плут ты и пройдоха, вот что, понял я хорошо, к чему ты все это подводишь: запугать хочешь меня, в могилу свести, чтобы деньги мои расшвырять в Париже кокоткам. Знаю, миллиончики — чародеи. И ангела они могут сделать лукавым, как дьявол.
Он шагнул еще вперед и, снова опираясь на палку, грозно опустил над глазами исчерна-белые брови и крикнул:
— Повинись и признавайся!
В высказанном им предположении была его последняя надежда; но, к полному разочарованию его, он увидел, что Леонид величественно поднял руку кверху, по губам его пробежала судорога презрения, глаза загорелись и, когда он заговорил, то казалось, что какие-то громы гнева и сокрушения загремели над головой фабриканта.
— Да рассеет великий мировой разум темноту духа вашего. Ваши миллионы — тот огонь, который всегда опалял крылья бессмертной вашей души, и потому вы, как червь, ползаете в пыли на грудах вашего золота. Соберите все богатства земли и образуйте из них гору до облаков: я ее подожгу и с восторгом буду смотреть, как горит этот соблазнитель людей — сатана мира.
Воцарилось молчание.
Старый управляющий, беззвучно подойдя к своему патрону, который продолжал стоять, опираясь на свою палку, шепнул ему с тонкой иезуитской улыбкой:
— Вот как, ваши денежки — сатана.
— Прах побери! — вскричал фабрикант, содрогаясь всем телом. — И не понять, блаженный он, чудак или кто такой.