— Медея! Разлейся искрами в комнате этой и яви доказательства бессмертия сына земли.
В темноте комнаты все ясно увидели искры, заблиставшие на концах пальцев его расставленных рук. Вслед за этим над головой его вспыхнуло сияние, под потолком раздался удар и все предметы в комнате задвигались и застучали.
Леонид продолжал стоять.
В воображении его носился живой образ Клары, бывший для него несомненной реальностью, а та таинственная сила, которая исходила из его тела, электричество или иная, все равно — материализировала образы его ума (если не признавать объективности явлений), придавая им серебристо-бледные линии.
Раздался его голос:
— Великий дух мироздания, рассеянный в пространстве вселенной, взываю к тебе: рассей завесу тленного материального мира и дай увидеть нам астральный мир, в котором блуждает в эфирном одеянии дух Клары, скинувшей свои земные покровы. Явись, явись!
Он умолк.
Воздух заколебался, точно вздохнуло множество невидимых существ, и в углу забилось что-то облачно-белое, воздушное и живое. Облако дышало и росло, и постепенно из него стала обрисовываться женская фигура с белым, как снег, лицом и голубыми, лучистыми, но неживыми глазами. Прошел еще момент и чудное существо пристально устремило свои ярко-голубые лучистые глаза на старого фабриканта. Одной рукой своей она держала арфу, стоящую у ног.
Было невозмутимо тихо.
Охваченный ужасом, Колодников с минуту стоял в оцепенении. Несмотря на ужас, он в безумии отчаяния громко заговорил:
— Мой мозг в тумане… Околдовано все во мне и я в болезни страшной. В глазах картины больного ума… Клара, ты видение бледное, но нет тебя. Как же ты могла бы отвалить тяжелый камень и явиться? О, призрак, ты игра безумного ума… Или, может быть, меня обманывают… Ты, ты!..
Бледные уста видения зашевелились. Заметив это, старик, затихнув, с невыразимым волнением стал ждать, глядя в ее голубые, мертвые глаза. Необыкновенным благородством дышало воздушно-белое лицо Клары, и когда она заговорила, фабриканту показалось, что ее голос зазвенел, как струна волшебной лиры:
— Среди воздушного океана и сонма сверкающих светил, забыла я страдания свои земные и раны, нанесенные тобой мне и хочу я только тебе сказать, что твоя ложь пред людьми разлетится, как дым, в воздушном мире, потому что пред собой ты всегда будешь видеть нож, который ты вонзил в горло…
С последней неоконченной фразой призрак заколебался, как голубое облако, колеблемое ветром и, испуская свет, стал отступать к стене. Слышно было, как заскрипела дверь, медленно раскрываясь. На мгновение там сверкнула воздушная фигура в лучах и исчезла.
Несколько мгновений старик стоял неподвижно и вдруг из горла его вырвалось:
— Ага, в дверь ушла, как живая… Я за ней… Сердце, сердце, сердце, как ты стучишь!.. Но видение — шутник… Вот с этой палкой я иду.
Он шагнул к двери и вдруг остановился, с ужасом глядя вверх: над головой его колебалось слабое очертание ножа, залитого кровью. Глядя на него, он дрожал с головы до ног, а в это время откуда-то донесся звон струн и мелодический голос пел:
В течение всего этого времени, старик продолжал смотреть вверх в одну точку. Нож двигался над головой его, подымаясь и опускаясь, и он смотрел на него, испытывая смертельный страх, и, о, ужас, с конца ножа скатилась капля крови, и он почувствовал, как что-то теплое и липкое покатилось по его лбу. Содрогнувшись всем телом в чувстве ужаса и отвращения, он медленно пошел к двери с поднятой вверх головой, но на ходу в безумии заговорил хохочущим голосом:
— Чудо-чудо!.. Опять ты запылал кровью, как тридцать лет назад… Проклятое железо… Тебя погрузил я в горло… О, о!..
— Зажгите лампы! — раздался испуганный голос Анны Богдановны.
Комната озарилась светом.
Присутствующие представляли странную картину. Одни сидели в креслах, другие на полу — с бледными лицами и глазами, испуганно и изумленно устремленными друг на друга. Один Леонид стоял неподвижно, как монумент, с бледным, как у мертвеца, лицом.
— Какой вздор! — упрямо проговорил Илья Петрович.
В этот момент за дверью послышался крик смертельного ужаса и затем как бы падения на пол какого-то тела. Все бросились в соседнюю комнату.
Колодников лежал на полу без движения и далеко от него — палка.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Совесть! Ты божественный, бессмертный и небесный голос, ты единственный верный руководитель невежественного и ограниченного, но разумного и свободного существа, ты непогрешимый судья добра, ты одна делаешь человека подобным Богу.
Солнце погасло, бросая на зеленую землю последние золотисто-красные лучи и светясь на горизонте огромным кроваво-багровым шаром. В разных местах на поле против дома фабриканта виднелись рабочие, расхаживающие или стоящие группами, а откуда-то доносилось пение и звуки балалайки.
На камне под ветвями столетнего дуба сидели Серафим Модестович и его управляющий. Поглядывая из-под нависших бровей беспокойными, лихорадочно-бегающими и печальными глазами на поля, заходящее солнце, на группы фабричных, на деревянные кресты, виднеющиеся из-за холма, фабрикант со вздохом устремлял их потом к голубому, безоблачному небу. Хотя со времени роковой ночи прошло очень немного времени, но наружность его заметно изменилась: он осунулся и похудел, как человек, переживший опасную болезнь. Внутренне он изменился еще сильнее: вместо прежних практических соображений и бесконечных цифр пассива и актива, в голове его носились, в сопровождении мучительного сомнения, мысли о вечности, бессмертии, о своей несчастной душе <…>.
Теперь, после того, как он почти убедился, что человек в своем тленном теле заключает вечный, нетленный дух, в уме его выплывали нравственные законы добра и любви — вечные идеалы души человеческой, которые он всю жизнь топтал ногами. Теперь они снова засверкали в душе его, как звезды, и его больная совесть мучительно заметалась. Трепет и страх овладевали им при мысли, что все дела его снова восстанут из прошлого в царстве вечного света, где каждый предъявит иск на ответчика — его бессмертную душу. «Серафим — убийца!» — раздавались голоса вокруг него днем и по ночам; иногда он просыпался в ужасе, соскакивал с кровати и подойдя к образам, начинал читать Библию громким, но дрожащим голосом. Несмотря на все это, он отчаянно боролся с своими мыслями и тревогами, стараясь убедить себя, что все это вздор, что он просто находится под влиянием пламенной веры «кудесника», сына его, что ничего нет, ни Бога, ни черта, что умершая Клара превосходно гниет в могиле и что если ему показалось, что он ее видит, то что же из этого? Люди, находящиеся в белой горячке, тоже видят и чертей, и ангелов. Что-то в этом роде было и с ним — вот и все. В такие минуты он чувствовал себя снова сильным, принимался за дела и начинал снова покрикивать на рабочих, но, спустя короткое время, голова его опускалась на грудь и в уме, точно невидимый молоточек, стучала одна и та же мысль: зачем?
— Вот, значит, так и было, — заговорил Петр Артамонович, с любопытством внимательно всматривающийся в его лицо. — Привидение все шло далее по комнатам и вы за ним…
— Сто раз вам сказывал, — с выражением легкого гнева проговорил Колодников, нахмуривая брови, — шел за ним в шагах пяти, а оно как белый столб и все в лучах.
По губам управляющего пробежала чуть заметная хитрая улыбка и он сказал:
— Сынок ваш называет этот свет астральным, тот самый, в который облекаются души, как белой одеждой…