— Грехи — очаровательные змейки, с чудесным ядом, — знаешь?
— Да, да.
— Ужалят и кровь побежит в жилах, как бешеная, сердце замрет в наслаждении, а в уме в это время воцаряется маленький, все осмеивающий демоненок.
Тамара уставила на свою подругу свои грешные глаза, в глубине которых что-то смеялось, и по губам ее скользнула улыбка.
— Как это интересно выходит у тебя, Тамарочка.
— Однако, прежде тебе надо купить себе мужа. Вон, твой будущий раб ходит вокруг нас, боясь подойти. Утешь его, чтобы он не сорвался у тебя с цепи.
— Евгений Филиппович, — крикнула Зоя.
Ольхин подошел. Она потянулась к нему губами.
— Поцелуйте меня.
Ольхин стоял, не двигаясь.
— Ну!..
— Не верю я такому счастью.
— Целуйте сию минуту, — скомандовала Зоя, нахмуривая брови и краснея от гнева.
— Какое счастье, — шептал Ольхин, исполняя ее приказания. — Зоя, милая, я пьянею, целуя тебя, как от вина.
— Пей! — крикнула Зоя и рассмеялась каким-то хищным, развратным смехом. Когда же Ольхин стал ее целовать, она с силой оттолкнула его от себя и опять рассмеялась.
— Учи его, Зоичка, — с невыразимо коварной улыбкой на губах тихо проговорила Тамара, снова кладя голову ей на плечо.
Вдруг Роза, которая продолжала тихонько петь, неожиданно закрыла лицо руками и зарыдала. Все с видом недоумения стали смотреть на нее.
— Что с тобой, глупая? — искривив губы, злобно спросила Анетта. Роза подняла голову.
— Я привыкла думать, что этот мир — болото мерзостей, разврата и обмана. Но иногда приходится думать, что это не так, и эта скрипка плачет и разбивает мое сердце. Что- то поет, стонет в душе моей и мне хочется унестись куда-то под эти звуки от этой грязи и пошлости.
Она снова закрыла лицо руками и опустила голову, а Анетта, глядя на нее злыми глазами, сказала:
— Разодолжила, признаюсь.
Капитон посмотрел на Розу пьяными глазами, с неожиданным бешенством схватил бокал и, разбив его вдребезги, поднялся с места.
— К черту слезы! Тоска и грусть, это не по мне — мешают жить и наслаждаться. Эй, я хочу жить!
Глафира, поднявшись с места, строго крикнула:
— Капитон, не смей скандалить!
— Жить хочу! — кричал он, расставив руки и глядя пьяными глазами вниз. — Эй, пейте и пляшите! Эта желтая луна опьяняет <не> хуже, чем мадера, и лучи ее пляшут, точно маленькие желтые девочки. Ха-ха-ха! Анетта, ну-ка, хорошенький канканчик в честь луны. Да ну же, танцуй! Не хочешь?
Он приблизился к ней и шепнул:
— Десять катенек обещаю, это уж верно.
— Если хочешь, изволь, — сказала Анетта и, став против Капитона, начала вальсировать, сладострастно изгибаясь и подымая кончиками пальцев платье. Эта картина оргии в безмолвии ночи вызвала в Зое ее врожденные склонности и, неожиданно сорвавшись с места, она завертелась, ударила веером Ольхина, приглашая его стать против нее, и когда он это сделал, заставила его танцевать. «Как это интересно, в лунном сиянии», — кричала Зоя, стараясь в движениях своих быть, насколько возможно, бесстыдной. Скоро все они закружились и понеслись, притоптывая ногами, хлопая в ладоши и моментами издавая дикие восклицания. Глафира, полная возмущения, поднялась с места и крикнула:
— Да вы все с ума сошли, господа.
Никто ее не слушал. Тогда Глафира с негодующим видом взяла за руку жениха своего и быстро сошла со ступеней беседки с видимым намерением оставить эту пьяную компанию, как вдруг увидела стоящего невдалеке от нее своего отца и за ним Леонида и остановилась, полная затаенной тревоги и любопытства.
Опираясь на палку, Серафим Модестович смотрел на всю компанию, мрачно нахмурив брови, а Капитон в это время, галопируя против Анетты с поднятой бутылкой над головой и выделывая ногами всевозможные узоры в воздухе, выкрикивал пьяным голосом:
— Душа, ешь, пей и наслаждайся. В этом все мои десять заповедей и больше я ничего не хочу знать. Для этого папаша нам сколотил капитал огромный. Вот молодчина. Всю жизнь он трудился, как верблюд, для того, чтобы я мог разбрасывать его деньги, как царь. Всегда нам можно плясать так, кутить и наслаждаться с девочками, а желтая луна пусть себе смеется на своем небе своим желтым смехом, мне какое дело? Да, пусть смеется. Я буду блаженствовать под хрустение нежных косточек розовых девственниц. Молодец папаша, сколотивший для всего этого нам капитал. За его здоровье и к черту всякую мораль.
Он поднес к своим губам бокал вина, но в этот момент раздался громкий, негодующий голос:
— Мерзавец!
Танцующая Зоя и все другие внезапно остановились. Серафим Модестович стоял посреди них, дрожа от негодования, по губам его пробегала конвульсия, и под нависшими бровями бегали и сверкали глаза, как маленькие, злые зверьки. По всем этим признакам видно было, что им со стихийной силой овладевает ярость. Вдруг он поднял палку и закружил ею в воздухе, точно желая кому-то размозжить ею голову, но потом, видимо, сделав страшное усилие над собой, опустил ее и в волнении заговорил глухим, негодующим голосом, в звуках которого моментами слышались сокрушение и грусть:
— О, если прав ты, Леонид, и если с небес высоких смотрят на нас существа всезрящие, то пусть они разразятся хохотом и миллионами языков заговорят: «Безумный, глупый, жестокий старик Колодников! О, да, ты, Серафим, комедиант, ты шут пред Богом и собой, — и вот, смотри: на золоте твоем, которое ты добыл трудом сотен людей, их потом и слезами, кружатся в разврате твои дети и глумятся над тобой же». Так, так надо осмеять меня, старого глупца, а когда в могиле я буду лежать, настанет для вас всех праздник светлый и в ликовании закричите: «Га, сколько денег оставил нам, детям греха и дьявола, этот старый шут». Да, дьявол был во мне, в душе моей, и глаза мои были закрыты. О, плясуны! Вот так, ударом палки…
С этими словами, подняв палку свою, он одним взмахом разбил вдребезги бутылки и бокалы.
— Вот так, одним ударом я хотел бы разбить все плоды жизни, — эту выдумку дьявола, — капитал. Знайте же вы все, что я вот что сделаю: раздам его я нищим, бездомным людям, не знающим, где преклонить голову свою <…> все, все им отдам! О, я безумец! Я терзал людей, мучил их <…> и вот плоды: на миллионах этих возросли безбожие и разврат.
Он повернулся, чтобы уйти, но, увидев за собой Леонида, неожиданно охватил его шею рукой, склонился головой на его плечо и зарыдал:
— Мой друг, мой милый сын, идем отсюда.
Оба они стали медленно уходить.
Глафира, Зоя, Капитон и другие все долго стояли неподвижно, ошеломленные последними словами отца — раздать капитал. Наконец Зоя воскликнула:
— Раздать наши миллионы нищим и оборванцам! Как бы не так! Позволим мы — как же!
— Опасное сумасшествие, — вскричала Глафира, блеснув глазами, и нежно очерченное лицо ее сделалось злым.
— Ха-ха-ха! — искусственно рассмеялся Капитон. — Вот еще чудак-старикашка. А ведь когда-то он и сам имел целые стаи красоток. Видно уже вместе с молодостью черт уносит на рогах своих и последний умишко, годный хотя бы для того, чтобы сообразить, что жизнь дана для упоений, или черт с ней.
— Перестань ты паясничать, — вскричала Глафира, и в нижней части ее лица отразилась холодная злоба. — Мы должны унять отца. Не дожидаться же нам, чтобы он в страхе перед привидением раздал наши богатства.
Зоя нахмурила свои черные брови, с нервной силой сжала руки в кулаки и, вытянувшись, вскричала:
— Я просто бешеной делаюсь от этой мысли — раздать наш капитал.
— Вот идет мама, — сказала Глафира и шагнула навстречу матери, которая, выйдя из боковой аллеи, остановилась и стала попеременно смотреть на всех.
— Сидя на балконе, я слышала, что ваш отец говорил здесь с большим гневом, — сказала Анна Богдановна.
— Он просто рассвирепел, мама, — ответила Глафира, а ее сестра скороговоркой, резко добавила, делая презрительные гримасы губами.
— Как бенгальский тигр.
— Он уже не тот, — заговорила снова Глафира, — и так страшно изменился в ужасе пред своим же бредом о воскресении мертвых, что я не узнаю его и прямо ставлю вопрос, мама.
Она шагнула к матери и, почти касаясь ее лица, резко спросила:
— Хотели бы вы быть нищей?
Анна Богдановна даже отшатнулась от неожиданности.