— Пожалуйста, продолжайте, — сказала Глафира, глядя на Петра Артамоновича.
— Дальше вот как ваш папаша говорил, громко, на всю фабрику: «Вы вечные духи. <…>. Деньги проклятые — кровь и слезы <…>. Сердце мое было камень, а теперь вот сам плачу с вами и отдам вам все и закрою фабрику».
Едва управляющий произнес последние слова, как все насмешливо переглянулись, а Зоя крикнула:
— Как хорошо, что надели на него намордник.
— Да, превосходно, что его признали безумным и назначили над ним опеку. Теперь мы хозяева и фабрики, и капитала, и все решительно наше.
Илья Петрович поднялся и, положив руку на грудь, с чувством сознания своей значительности сказал:
— За его действия ответствен теперь я. Печальный процесс совершился.
Наступила тишина, все молчали, посматривая на горделиво выпрямившуюся высокую и тонкую фигуру мужа Глафиры. Вдруг Анна Богдановна громко зарыдала. Слезы текли по лицу ее и, всхлипывая, она говорила:
— Печальный — да, и что же может быть ужаснее для вас, его дочерей, отца признать безумным из страха потерять деньги?
Она подняла руку кверху и голос ее сделался густым, как звуки органа.
— Бог когда-нибудь за это опустит на ваши головы свои громы. И если вы все утверждаете, что не видели привидения, то, может быть, настанет день, когда сама смерть пред вами восстанет из земли…
На минуту воцарилось молчание, но вслед за этим по комнате со смехом стало проноситься одно и то же слово:
— Чепуха!
— Вы, мама, кажется, тоже страдаете галлюцинациями, — совершенно спокойно сказала Глафира, насмешливо глядя на мать. В это время Зоя тихо говорила своей подруге:
— Тамарочка, ты так пугливо смотришь…
— Что, в самом деле, если…
— Что?
— Подымаются мертвые.
Зоя и Тамара пристально и пугливо стали смотреть в глаза друг другу. В это время Анна Богдановна громко и возмущенно проговорила:
— Не понимаю, почему вы все лжете и отрицаете то, что видели своими глазами?
Илья Петрович снова поднялся. Насмешливо посмотрев попеременно на всех присутствующих, он сложил руки на груди и, снисходительно улыбнувшись, авторитетно проговорил:
— Видеть это возможно разве в больном воображении. Во всей истории человечества насчитывается всего несколько чудес и между ними самое поразительное — Воскресение Христа. Его и признают поэтому Богом и нам приходится верить, ничего не поделаешь. Теперь, в двадцатом веке, человечество впало снова в младенчество, и с того света появляются уже не боги и ангелы, как раньше, а из могил выскакивают разные хулиганы и оборванцы. Скажите на милость, разве это не бред? Утверждать возможность таких явлений значит низвергать нас до уровня дикарей или деревенских старух, по понятиям которых ведьмы путешествуют на метле. Как вам угодно, но если бы даже силой каких- нибудь неизвестных науке законов стали бы происходить мнимо сверхъестественные явления, я все-таки сказал бы: именем здравого рассудка повелеваю вам, мертвые, убраться обратно в могилы и не мешать нам работать и наслаждаться.
Он окончил и вид его был заносчив и самодоволен.
— Браво! — крикнула Зоя и за нею Тамара.
— Совершенно резонно, мой друг, совершенно, — сказала Глафира, одобрительно глядя на мужа.
— Тамарочка, ты думаешь о чем-то.
Тамара шепотом отвечала:
— Да здравствует сатана! Вот резюме его речи. Наслаждения и миллионы только и можно находить под крыльями дьявола. Зоя, послушаем его: будем изгонять все, что не отзывается кухней ведьмы.
Глаза Тамары горели и, вглядываясь в них, Зое казалось, что они притягивают ее.
— Согласна, — прошептала она.
— Как мой бедненький муж изменился и до чего он дошел, — с опечаленным видом снова заговорила Анна Богдановна. — Я сама не узнала бы его. Он иногда трогает меня до слез. И этот человек с дико смотрящими глазами, с всклокоченной бородой — ведь он и чесаться теперь не желает — все тот же мой муж, Серафим. Как удивительно это! Ах, знаю — нисколько он не помешан, но в прошлом его были грехи и вот они поднялись из могилы…
Все на нее смотрели с насмешливым сожалением, а Глафира с досадой проговорила:
— Мама, надоели вы. Разве это возможно, чтобы здоровый человек уверял, что из могил подымаются мертвые?
Зоя крикнула:
— К тому же, мама, вы сами подписались под общим желанием назначить над ним опеку.
Анна Богдановна растерянно посмотрела на дочерей и, охватывая голову руками, воскликнула:
— Ах, я бессильна с вами! Вы как ласковые кошечки, когда хотите чего-нибудь добиться, а потом вас и не узнаешь.
За окнами послышался шум и крики людей. Илья Петрович, взглянув в окно, объявил, что рабочие, вышедши из фабрики, большой толпой направились к дому, и едва он проговорил это, как дверь с шумом раскрылась и в залу вошли несколько человек из фабрики. Впереди стоял высокий, рыжий рабочий и, видимо, чувствуя себя неловко, мял в руках шапку.
— Эй, вы! Как вы смели войти сюда? — быстро к ним подойдя и принимая гордый и заносчивый вид, резко спросил Илья Петрович.
Высокий рабочий с рыжей копной волос на голове, продолжая мять шапку в руках, сказал:
— Серафим Модестович изволили приказать перестать работать и закрыть фабрику. Много дураков слухали, и этот Ласточкин первый, а мы как видели, что хозяин не в своем уме, пришли доложить…
— Прекрасно сделали. Объявите же всем от моего имени, что никто не должен его слушать, так как хозяин ваш теперь я.
Высокомерно проговорив это, муж Глафиры гордо закинул голову. В это время Зоя рванулась с места и быстро подошла к рабочим.
— Одним словом, вот что: отец наш сошел с ума.
— Понимаем-с, — проговорил рыжий человек и закачал головой. Он хотел еще что-то сказать, но подошла Глафира и решительно проговорила:
— Никто не должен ни слушать его, ни разговаривать с ним, ни, тем более, принимать от него деньги. Кто нарушит это, немедленно получит расчет. За верность твою вот тебе золотой.
Держа между большим и указательным пальцами золотую монету, Глафира подняла ее над головой, повертела ею в воздухе, как бы всем заявляя, как она великодушна, и уже после этого опустила ее в протянутую лохматую руку рыжего фабричного. К ее досаде, Зоя разрушила весь произведенный ей эффект, так как, опустив руку в карман и достав оттуда маленький портмоне, она одним грациозным движением, с презрительным выражением лица, бросила его на пол, к ногам рабочих.
— Возьмите и разделите поровну.
Она снова подняла руку и, обвив ею шею Тамары, направилась к оставленному ею креслу, на ходу громко прокричав рабочим:
— Гоните отца, как только он явится.
— Ну, сынок, я пойду посмотрю, что там такое, ты — хозяин, можешь себя и не тревожить.
Проговорив это, старик-управляющий, вздыхая и покачивая головой, направился к двери.
Все уселись.
Вдруг среди воцарившейся тишины раздались с необыкновенной грустью прозвучавшие слова:
III
О, ты, ищущий бессмертной истины, владей своими мыслями, устреми взор своей души на тот единый чистый свет, который свободен от страсти.
— Горе мне, горе!
Все повернули головы и в конце залы увидели вошедшего Серафима Модестовича и за ним его сына. Старик неподвижно стоял, опустив голову и глядя вниз, в одну точку. Длинная и теперь белая, как снег, борода, закрывая его грудь, свешивалась книзу кольцами, как хлопья снега на опущенных ветвях плакучей ивы; такие же белые волосы падали с его головы на плечи. Морщины на его лице углубились и около рта образовались складки, придающие его улыбке вид необыкновенной грусти. Несмотря на все это, в глазах его светился свет, которого прежде в них не было, точно по мере разрушения его телесной храмины, в духовном храме его все ярче разгорался огонь.
— Ах, с каким чувством он это сказал, бедненький, — тихо сказала Анна Богдановна, и в глазах ее сверкнули слезы.
— Тише вы, мама!.. Сядемте здесь все за колонны, — прошептала Глафира и все, беззвучно пересев на другие места, с любопытством стали прислушиваться и наблюдать.