— В крайнем случае, его можно будет отыскать и благополучно водворить в недра горячо любящей его семьи.
— Конечно, — откликнулась Глафира, а за нею Зоя и обе неприятно засмеялись.
От колонны отделилась фигура Евгения Филипповича. Сделав несколько шагов вперед и потом почему-то назад, он, к общему изумлению, сказал:
— Неладно в этом большом доме, неуютно, а потом будет страшно. Его голос звучать здесь будет всегда.
Зоя смотрела на мужа с несказанным изумлением и вдруг вскочила, охваченная злобой.
— Что ты за идиот такой и что этим сказать хочешь: неладно у нас, неуютно. Мне очень уютно в этом доме, устроенном роскошно и с комфортом и, если тебе неуютно, то виновата голова твоя — неуютно устроенная.
Проговорив последние слова очень резко и грубо, Зоя опустилась в кресло, а ее муж продолжал стоять, красный от стыда и растерянный.
— Признаюсь, я тоже не понимаю, что вы хотели сказать этим, — покровительственно проговорил Илья Петрович. — Может быть, пророчества Серафима Модестовича заставляют вас опасаться, что этот дом населится привидениями?
Он снисходительно рассмеялся.
Зоя и Тамара переглянулись и в глазах обеих сверкнул страх, а Евгений Филиппович проговорил, заикаясь и робко:
— Я давно слышал, что в этом доме блуждают какие-то тени, а теперь, с уходом оскорбленного хозяина, они подымутся и будут мстить.
— Ха-ха-ха! — с презрением рассмеялся Илья Петрович. — Как вы суеверны, однако. Все, что вы сказали, всецело относится к области фантазии.
— Как ты смешон! — вскричала Зоя тем с большей злобой, что слова мужа еще более вызывали в ней ее пугливые опасения и страх. — Мне стыдно за тебя. И что ты так разболтался сегодня!
Наступило неловкое молчание.
Все переглядывались глазами, в которых выражалась какая-то тревога, и прислушивались к чему-то. Всем казалось, что в комнате присутствует кто-то незримый, что слышится чье-то дыхание, какое-то веяние воздуха, что будто что- то шелестит, точно листья, вздымаемые ветром. Этому много способствовал ветер, от которого за окнами, в сумерках вечера, гнулись ветви деревьев и били в стекла, точно чьи-то гигантские руки. Ветер усиливался.
— Слышите, как ветер жалобно воет, — нарушая общее молчание, проговорила Анна Богдановна.
— Воет ветер! — вскричала Зоя и в голосе ее столько было тревоги, и он звучал такой радостью и скрытым беспокойством, что всем представилось, что это вовсе не ветер воет, а какие-то невидимые существа, скрытые в пространстве. Это <было> тем более странно, что за окнами начала уже разыгрываться буря. Посреди общего молчания Илья Петрович уверенно проговорил:
— Это ветер завывает в трубе.
— Только не ветер, а кто-то иной завывает в ней, — странным голосом сказала Анна Богдановна, и опять все почувствовали, что «кто-то» действительно завывает.
Желая заглушить свои тревоги, Глафира с неудовольствием проговорила:
— И, мама, опять вы поехали в край бесплотных.
Это вызвало на мгновение смелость в ее сестре и, желая убить свой страх, а также тревоги совести, она насмешливо вскричала:
— Духи воют!
Она захохотала, но смех ее, насильственный и неприятный, странно прозвучал в воздухе и оборвался. Все молчали, прислушиваясь к разным звукам, доносившимся от поднявшейся бури. В это время все они сделались суеверны, и пугливые чувства их страшно усиливались новым обстоятельством: в глубине души звучали голоса совершенного преступления — изгнания хозяина дома. Голоса эти беспокоили, тревожили, разбивали правильность мысли, но в форме ясного сознания не проявлялись.
Вдруг все двери неожиданно распахнулись, ветер ворвался в комнаты и погасил только что зажженные лампы. Сделалось темно.
Все дрогнули и потом стали испуганно всматриваться и прислушиваться. За окнами слышался вой, свист бури, шум гнувшихся деревьев и все это в них отражалось, как тысячи воющих, плачущих, охающих голосов.
Вдруг очень громко по комнатам прозвучал чей-то хохот, в котором слышалось что-то бурное, горькое, трагическое.
— Ха-ха-ха-ха!
Женщины испуганно вскочили. Всматриваясь в темноту комнаты и сначала никого не видя, они вдруг вскрикнули, увидя Леонида в блеске сверкнувшей молнии. Он стоял с высоко поднятой головой и в его лице, озолотившемся вспыхнувшим сиянием, было разлито необыкновенное выражение — величественная сила и мрачный, негодующий сарказм.
— Что с тобой?! — воскликнула дрожащим голосом Зоя.
По комнате пронеслись резкие, уверенные звуки голоса:
— Слышите? Плачут астральные существа.
— Что?! — раздались испуганные голоса и в этот же момент, точно выстрел из пушки, ударил гром.
— Мне страшно, — прошептала Тамара.
— Мертвые плачут, — громко проговорила Анна Богдановна.
Все снова замолчали, глядя на Леонида, фигура которого то вспыхивала в блеске молнии, то погасала снова. Раздался его голос, но в нем было столько силы, он звучал такими переливами негодования, тоски, отчаяния, что всем казался незнакомым:
— О, плачьте, плачьте, бессмертные, вечные существа, и воплями, и завываниями ужаса ответьте на смех сынов земли и на ликования дочерей, прогнавших в лес старика- отца. Мое сердце тоже плачет, хотя на устах смех…
Он приостановился, прислушиваясь к шуму бури, и вдруг закричал:
— Слушайте, слушайте!.. Вот голосок, тоненький, как флейта. Может быть, это голос ребенка, когда-то брошенного злой матерью… А вот и труба, слышите?.. Это воет убийца-ростовщик, окруженный жертвами своими… А вот серебряные колокольчики смешались с жалобными песнями на могиле. Пусть в мыслях ваших звучит концерт незримых музыкантов того мира. Это так сладостно и вместе больно. Там и скрипка, и фагот, цитра и контрабас, и слезы, и вой, и хохот — ха-ха-ха! Пляска, ужас, веселье, вой, рыданье — все несется в быстро крутящихся вихрях астраля.
Он помолчал, прислушиваясь к чему-то, и вдруг громко крикнул:
— Иду, иду, папаша, — ты в лесу и зовешь меня, я слышу.
Странный и страшный вид представляли все находящиеся здесь. Они сидели неподвижно с выражением крайнего ужаса в лицах, с раскрытыми ртами и в ушах их звенели вопли, стонали голоса, о которых говорил Леонид. Все, что было в нем, осветило их воображение ужасными видениями.
— А вот еще, слышите? — закричал Леонид. — Орган звучит…
Послышались уже торжественные гробовые звуки, но в этот момент в залу вбежал Капитон. Он был страшно бледен. В одной руке его была свеча, в другой бутылка и на плечах его красовалась красная женская шаль. За ним шла полуодетая Анетта и несколько других кокоток.
Постояв на месте и заметив присутствующих, он пьяными ногами быстро пошел дальше через залу.
— Этот дом заколдован. Здесь воют и поют неизвестно кто, — проговорила Анетта, перебегая комнату.
Капитон снова приостановился и, пошатываясь, проговорил:
— Нет, это уморительно. Когда я танцевал, какой-то негодяй стал между нами и засмеялся. Я подошел, чтобы его вытолкать, но на том месте, где он стоял, крутился голубой столб дыма. Тогда я понял, что этот господин — дух. Духи мешают мне жить, веселиться, блаженствовать, носиться в канканчике и тратить папашины миллионы…
Окончив эти слова, Капитон, окруженный своими девицами, снова направился к двери и скрылся.
Буря усиливалась. Завывание ветра, шум гнувшихся деревьев смешивались с раскатами грома, но, кроме всего этого, всем находящимся здесь слышались мрачные звуки органа. Они сидели неподвижно, прислушиваясь к этим звукам, недоумевая, пугаясь и глядя испуганно расширившимися глазами на Леонида. Им казалось, что он растет с каждым мгновением и в моменты, когда молния озаряла его лицо, оно казалось лицом ангела-карателя, в священном негодовании бросающего молнии на презренный мир. Вдруг он поднял руки и по зале снова стали проноситься негодующие и печальные звуки его голоса.
— Носитесь, торжественные загробные аккорды астральных музыкантов, наполните весь этот грешный мир и смертельной тоской и ужасом разбейте жестокие сердца. О, мир несчастий, разврата, гибели и смерти!
Раздался страшный удар грома. Им, слушающим странные слова, показалось, что и гром этот вызван чудесной силой Леонида в подтверждение его слов и, вскочив с мест, <они> заметались по комнате. Леонид продолжал: